Тысячная ночь

— Вламываться в чужие корабли тоже не в твоем стиле. Правила изменились, теперь нужна гибкость.

— Тебе хорошо говорить. Ведь это меня просят врать... и, собственно, почему я должна соглашаться? Ты что, хочешь сказать, что моя настоящая нить вряд ли вызовет особый интерес?

— Вот что, — заявил я, будто эта идея только что пришла мне в голову, — как насчет того, чтобы я взглянул сегодня ночью на твою нить? Я быстро прогоню во сне запланированную на сегодня нить и выкрою время для твоей.

— А что потом?

— Потом мы встретимся и обсудим материал, с которым нам предстоит работать. Сделаем несколько поправок — усилим одно воспоминание, ослабим другое. Возможно, чуть сэкономим на правдивости изображаемых событий...

— В смысле, присочиним?

— Нам нужен отвлекающий маневр, — сказал я. — Это единственный способ, Портулак. Если поможет... не думай об этом как о лжи. Считай это созданием маленькой неправды ради освобождения куда большей правды. Как тебе?

— По мне, это очень опасно, Лихнис.

Но мы именно так и сделали.

Десять дней — предельно малый срок, а впрочем, будь у нас больше времени, в мою душу наверняка закрались бы сомнения, правильно ли мы поступаем. Приходилось каждый раз напоминать себе, что поводом для нашего предприятия стала фальшивая нить. Из-за лжи Лопуха и мы вынуждены пойти на ложь. Увы, иной реальной альтернативы я не видел.

Изначальная нить Портулак оказалась не так плоха, как я опасался. В ней содержался достаточно многообещающий материал, требовалось лишь надлежащим образом его преподнести. И уж точно он выглядел куда более волнующим и захватывающим, чем мой краткий очерк о закатах. Тем не менее имелось множество возможностей аккуратно подправить некоторые факты — ничего выдающегося, ничего такого, что побудило бы других искать изъяны в нити Портулак, но достаточно, чтобы оправдать предвкушение, которое она уже разжигала. И в этом отношении она превзошла саму себя: фактически ничего не сказав, сумела создать вокруг своей нити атмосферу нетерпеливого ожидания. Вполне хватало высокомерной походки, расчетливой уверенности во взгляде, сочувственной, чуть жалостливой улыбки, с которой она реагировала на усилия всех остальных. Я знал, что Портулак ненавидит каждую минуту этой игры, но, к ее чести, свою роль она исполнила со всей страстью. К вечеру сплетения ее нити всеобщее возбуждение выросло до предела. Нити Портулак предстояло назавтра стать предметом стольких обсуждений, что вряд ли кто-нибудь рискнул не увидеть ее во сне этой ночью, даже если бы моя аппаратура позволила подобное. Для каждого стало бы невероятным позором лишиться возможности высказать свое мнение о нити Портулак.

К полуночи шаттерлинги и их гости разошлись, чтобы заснуть и увидеть сон. Система наблюдения подтвердила: бодрствующих не осталось, включая Лопуха. Нить вплеталась в их коллективные воспоминания. В течение последующего часа между островом и кораблями никто не перемещался. С запада дул теплый ветерок, но море оставалось спокойным, если не считать иногда появлявшихся на поверхности водных обитателей.

Мы с Портулак взялись за дело. Окружив себя транспортными кубами, поднялись над островом сквозь гущу висящих кораблей. Корабль, принадлежавший Лопуху, скромно выглядел по меркам Линии Горечавки — длиной в километр, не слишком современный и быстрый, но при этом массивный и надежный. Его бронированный зеленый корпус казался полупрозрачным. будто отполированный черепаший панцирь. Со стороны кормы торчала на шипастом стебле покрытая прожилками зеленая луковица двигателя, с которой и свисал носом вниз корабль, слегка покачиваясь на вечернем ветру.

Куб Портулак летел впереди. Она скользнула под похожий на лягушку нос корабля, затем вынырнула с другой стороны. На половине высоты корпуса, между парой темно-зеленых пластин, виднелся морщинистый шлюз. Ее куб передал опознавательный протокол, и шлюз раскрылся, будто заспанный глаз. Внутри хватало места для двух кубов, и те расстелились, выпустив нас наружу.

Ничто во внешности Лопуха не свидетельствовало о том, что воздух на его корабле чем-то отличается от стандартной кислородно-азотной смеси. И все же я облегченно выдохнул, после того как набрал в грудь воздуха и понял, что им можно дышать. Было бы крайне неприятно возвращаться на остров и переделывать мои легкие, приспосабливая их к ядовитой среде.

— Мне знаком этот тип корабля, — прошептала Портулак. Мы находились в красной, будто простуженная глотка, входной камере.

— Третий Интерцессионный. У меня когда-то был похожий. Если Лопух не слишком многое в нем поменял, вряд ли мне сложно будет тут ориентироваться.

— Корабль знает, что мы здесь?

— Да, конечно. Но с того момента, как мы оказались внутри, он должен воспринимать нас как друзей.

— Что-то вся эта затея вдруг показалась мне не столь превосходной, как десять дней назад.

— Обратно уже не повернуть, Лихнис, Там, на острове, другие видят во сне мою нить и гадают, с чего это вдруг я стала такой ярой искательницей приключений. Не для того я во все это ввязалась, чтобы ты пошел на попятный.