На одиннадцатый день рождения Ханне подарили первые в ее жизни наушники. Включив спутниковое радио, она подпевала вслух: ей было без разницы, что там передают. С самого детства слова песен она запоминала без малейшего труда и точно улавливала ритм. Наушники дали ей возможность оставаться с музыкой один на один, и ее увлечение достигло апогея.
Подарок сделал отчим, и, разумеется, устройство было самым что ни на есть современным. Внушительные розовые наушники с функцией шумоподавления постоянно висели на ее тонкой шейке, словно тяжелое ярмо. Ханна проводила долгие часы в своей комнате, слушая музыку, загруженную в телефон. Билли Холидей переносил ее в прокуренные маленькие зальчики, где когда-то играли джаз. «Металлику» она скачала сама, не спрашивая разрешения. Тяжелый рок пробуждал желание яростно крушить мебель. Через несколько лет наступила очередь «Пинк Флойд»; так в Ханне пробудился интерес к инструментальной музыке и концепциям художественных экспериментов.
Мелодии проникали ей прямо в душу; их воздействие ни с чем больше Ханна сравнить не могла. Часто задавалась вопросом: что с ней не так, если события реальной жизни волнуют ее куда меньше, чем песня, написанная полвека назад. Сегодня две параллельные линии – музыка и жизнь – наконец пересеклись. Всего второй раз она встретилась с Фоксом, и вновь он стал непосредственным участником новых для нее впечатлений, которые она всегда старалась переживать в одиночку. Первый совместный опыт случился в Сиэтле, когда они делили одну пару наушников на двоих, стоя в проходе между стеллажами. Внешний мир тогда встал на паузу. Второй – только что, в гостиной.
Фокс пел слова, написанные ее отцом, наполняя пустую комнату эхом далеких времен, и у Ханны сжалось сердце.
Пел он более низко и хрипло, чем говорил, очень интимно, словно шепчущий в темноте любовник, тем самым существенно обогащая свой образ. Фокс будто рассказывал известный одному ему секрет. Его голос укутывал теплым покрывалом и одновременно заставлял дрожать. Песня была прекрасна; в ней говорилось о Генри Кроссе и его семье.
Ханна поняла это, как только Фокс дошел до припева.
Ее чувства обострились; кончики пальцев словно закололо иголками, и она сцепила руки на коленях. Фокс пел о преданности рыбака своим близким, и глаза Ханны заплыли слезами. Она не смела моргнуть – казалось, любое движение прервет волшебство, и огонь, разгоравшийся в ее груди, погаснет.
Много лет Ханна пыталась восстановить связующую нить между собой и тем человеком, что дал ей жизнь, однако все попытки были тщетны. Она ходила к бронзовому памятнику в честь отца у гавани, рассматривала вместе с Опал десятки его фотографий. Бесполезно. У нее случился проблеск ностальгии, когда открывали «Кросс и дочери», но те ощущения были слабыми, мимолетными. Сегодня она слушала песню – и словно говорила с отцом. Сегодня они были близки как никогда. Ханна внимала рассказу папы о двух боровшихся друг с другом чувствах – любви к морю и любви к семье.
Видимо, в те дни, когда Генри писал текст песни, ему хотелось расстаться с морем, уделять больше времени родным. К сожалению, этого не случилось; океан его затягивал. Признания, облеченные в стихотворную форму, оживили образ отца в сердце Ханны.
– Ханна…
Взволнованный голос Фокса заставил ее поднять голову. Молодой человек встал с дивана и подошел к ней. Лист бумаги мягко спланировал на стол, и Ханна наблюдала за его полетом сквозь пелену слез. Сердце прыгало как сумасшедшее.
– Сама не ожидала…