У нас всегда будет Париж

Фельдшеры-пожарные трех карет «Скорой помощи» топотали по тротуару от нечего делать в этакий поздний час. Девять фельдшеров-пожарных бегали туда-сюда, чтобы не заскучать.

– Блер, – заорал я. – Это я! Черт, за мной захлопнулся замок. За угол! Человек умирает. За мной.

Я побежал. Следом фельдшеры в черных спецовках.

Мы разверзли стеклянные двери. Я ткнул в Везалиуса.

– Выносим! – завопил я. – Срочно, в госпиталь Бротмана!

Они уложили Джеральда на каталку и пулей вылетели сквозь стеклянные двери.

За спиной я слышал истошные крики Блера. Джеральд Везалиус тоже их услышал и радостно замахал рукой по пути к дожидающейся «Скорой».

Джеральд заливался от хохота.

– Молодой человек.

– Джеральд?

– Ты любишь меня?

– Да, Джеральд.

– Но не собираешься мной владеть?

– Нет, Джеральд.

– Ни моим мозгом?

– Нет.

– Ни моим телом?

– Нет, Джеральд.

– Пока смерть не разлучит нас?

– Пока смерть не разлучит нас.

– Отлично.

Бегом-бегом, быстро-быстро, по лужайке, по тротуару к дожидающейся «Скорой».

– Молодой человек.

– Да?

– Храм Веданты?

– Да.

– В прошлом году?

– Да.

– Лекция о Великом всепоглощающем смехе?

– Я был там.

– Вот теперь пора!

– Ах, да-да!

– Подвывать и улюлюкать?

– Подвывать и улюлюкать.

– Бушевать и упиваться, да?

– Бушевать и упиваться, клянусь Богом!

Тут в груди Джеральда рванула бомба и изверглась через горло. Я в жизни не слыхивал таких жизнерадостных взрывов, засмеялся и зафырчал рядом с Джеральдом, пока в суматохе толкали его каталку.

Мы завывали, орали, вопили, хватали ртом воздух, всасывали со свистом и изрыгали искрометные бомбы безудержного веселья, как мальчишки в позабытый летний день, валясь на тротуар, корчась в комических судорогах, давясь от хохота, жмурясь от ржания и гогота, ой, мамочки, не могу, хватит, задыхаюсь, Джеральд, и-а-а-а, а-а-а-й-и-и, мама, йо-хо-хо, и опять и-я-и-я-и-я. И шелест выдоха, хо-о-о-о!

– Молодой человек.

– Чего изволите?

– Мумию Тутанхамона…

– Да-с?

– Нашли в гробнице.

– Да.

– С улыбкой на устах.

– Почему?

– В передних зубах…

– Что?

– Черный волосок.

– Каким образом?

– Перед смертью покойник плотно отобедал. Ха-хo!

Хи-хи-хи. Ха-ха-ха. Торопимся, быстро, мигом, бегом, наутек!

– И наконец…

– Что?

– Ты сбежишь со мной?

– Куда?

– Сбежим, запишемся в пираты!

– Чего-чего?

– Сбежим, запишемся в пираты!

Мы находились у «Скорой». Дверцы распахнулись, Джеральда запихали внутрь.

– В пираты! – закричал он опять.

– Ну, конечно, Джеральд, сбегу!

Дверцы захлопнулись, сирена взвыла, газанул мотор.

– В пираты! – возопил я.

В лето отеческой любви

– Сгораю от нетерпения! – сказал я.

– Может, заткнешься? – предложил мне брат.

– Не спится, – сказал я. – Просто не верится, что́ нам предстоит завтра: два цирка в один день! Братья Ринглинг приезжают на большом поезде в пять утра, а братья Дауни – на грузовиках через пару часов после них. Это выше моих сил!

– Вот что, – сказал брат, – шел бы ты спать. Нам вставать в полпятого.

Я лег на бок, но не мог заснуть, потому что мне слышалось, как эти цирки мчатся с того края света, прибывая вместе с солнцем.

Не успел я оглянуться, как пробило 4.30, и мы с братом бодро вскочили в холодной мгле, оделись, схватили по яблоку на завтрак, выскочили на улицу и бросились бежать вниз по холму на вокзал.

С восходом солнца подали длиннющий состав братьев Ринглинг – Барнум & Бейли из девяноста девяти вагонов, груженных слонами, зебрами, скакунами, львами, тиграми и акробатами. Огромные локомотивы пыхтели в клубах пара и черного дыма. Товарные вагоны откатывали свои двери, высвобождая коней, цокающих копытами во тьме, и осмотрительно спускающихся слонов, и обширные полосатые стада зебр. А у нас с братом зуб на зуб не попадал, пока мы ждали начала шествия, ибо полагалось, чтобы все зверье прошлось парадом по темному городу до окраин, где к самым звездам взметнутся шуршащие шатры.

Не сомневайтесь, что мы с братом протопали с процессией животных вверх по склону холма, через весь город, который и не догадывался о нашем присутствии. Но мы были там, шагая в ногу с девяносто девятью слонами, и доброй сотней зебр, и двумя сотнями лошадей, и большим, молчащим до поры оркестровым фургоном, на лужайку, которая ничего из себя не представляла до тех пор, пока вдруг не расцвела необъятными подрастающими куполами шапито.

Наш трепет усиливался с каждой минутой, потому что всего лишь несколько часов назад там был пустырь, а теперь – все, о чем только можно помечтать.

К семи тридцати братья Ринглинг – Барнум & Бейли возвели свои шатры, и нам с братом настало время бежать туда, где с грузовиков разгружался крошечный цирк братьев Дауни – миниатюрное подобие великого чуда. Цирк выгружался из грузовиков, а не из поезда: всего-то десяток слонов, вместо без малого сотни, и несколько зебр и львов, дремавших в отдельных клетках и имевших неряшливый, потрепанный и утомленный вид. То же можно сказать о тиграх и верблюдах, которые производили такое впечатление, будто они топают без передыху уже сотню лет и с них вот-вот слезет шкура.