У него ко мне был Нью-Йорк

Я ей любуюсь. Тонкая, с хрупкой и сильной спиной, словно всю жизнь — у балетного станка. С сияющими голубыми глазами. С грацией длинных рук. Легко представляю, как её кисти взлетают вверх в третью позицию. Лебединая шея. Отточенная линия подбородка. Струящийся золотистый шёлк волос. И предельно правильные черты — как будто их расставил на лице архитектор, — черты эталонной восхитительной блондинки, какой мне не быть.

Каждый день плетусь заспанным привидением с утра в школу, веду дочь на учёбу тихими улицами с их крылечками браунстоунов. И каждое утро мне навстречу выпархивает откуда ни возьмись она. Тихая фея нейборхуда лет тридцати пяти, неземной красоты соседка, точная как часы, она выходит из дома ровно в те же секунды, что и я, и наша встреча глазами неизбежна.

В Нью-Йорке принято знакомиться, и если тебе нравится человек, то самая правильная реакция — подойти, сделать комплимент и нырнуть в смолток, но я стесняюсь, как если бы была слегка влюблена. Эта девушка для меня — назовем её условно Саммер — воплощение настоящего нью-йоркского небрежного шика, помноженного на природную грацию, к тому же я — по-прежнему московская и знакомиться на улице не умею. Кто она? Редактор «Вога»? Арт-критик?

Она — кино. Её дом — сказка на первом этаже, нарочно выставленная на обозрение, словно экспонат. В январе за панорамным стеклом Саммер вырастают наряженная ёлка и искусственный снег, в феврале — сердечки Дня святого Валентина, ближе к апрелю — корзинка с пасхальными яйцами пастельных оттенков. Детали подобраны с таким вкусом, что у меня замирает сердце. И каждый вечер — торшер, книги, силуэт подтянутого мужчины на кухне.

А когда она — в идеальном бежевом тренче от Burberry — выпархивает в семь тридцать из этого своего глянцевого жилища, на поводке красуется огромная белоснежная пушистая собака с добрыми глазами, такая может быть только у волшебницы, этот зверь словно умеет говорить. А на хрупких плечах Саммер всегда — две плотные лямки рюкзака для переноски младенцев, а в переноске — грудной ребёнок, который смотрит на Бруклин сияющими голубыми глазами Саммер.

И так, с собакой и ребёнком, она каждое утро устремляется в кофейню на углу моего дома, чтобы заказать два колумбийских в жёлтых стаканах. И грациозно устремиться обратно: на груди — весёлое дитя, в одной руке — поводок с собакой, в другой — кофе на картонном подносе, и всё в ней ладно, и ребёнок у неё никогда не плачет, а собака не лает, а знай себе улыбается.

А сегодня ощутимо наступила весна. Саммер пришла в кофейню не с переноской, а с коляской. Солнце пригрело, и она сняла пуховик. Под ним оказался внушительных размеров, круглый и идеальный, как она сама, живот; оказалось, что моя героиня уже ого-го как глубоко беременна. И вот она взяла кофе себе и любимому и идёт домой, обратно в бархат, — младенец, кофе, собака, девятый месяц, почти апрель. Когда-нибудь у меня снова будет такой же огромный живот.

Принятие себя

Я уже рожала ребёнка, и моё тело пережило несколько мощных трансформаций. Я прошла через две депрессии, от которых худела до скелета и высадила себе нервную систему так, что не могу полностью восстановиться из-за тревожности.

С тех пор я не очень люблю быть безумно худой, у меня это ассоциируется на рефлекторном уровне с отчаянием.

Я иногда сильно сутулюсь, мне периодически приходится сбрасывать вес, я регулярно занимаюсь йогой, чтобы держать не только тело, но и дух в сильном, собранном состоянии.

Но при этом я никогда так жадно, хищно и бесстыже не наслаждалась своим телом. Каким есть.

Возможно, в шестнадцать я была нежнее, а в двадцать пять — худее, но я абсолютно не умела получать от тела удовольствие. Секс — это вначале путь к себе и только потом — к другому.

Ощущение подлинности пришло теперь, когда я совершенно не идеальна с точки зрения глянцевого стандарта.

Эта версия себя мне нравится. А раньше мне всегда нужны были отражения в чужих зрачках. Я искала соответствия идеалам. Я пыталась сживаться с неприемлемым для себя миропониманием.

А теперь если это недовольство, неприятие, самораздражение стучатся в мою дверь, то я их не пускаю.

Я люблю каждый шрам на своём теле, так как шрамы — физические метафоры опыта и травм, которые остаются в памяти, но перестают влиять на чувства. Мне нравятся отросшие волосы естественного каштанового оттенка. Я наслаждаюсь уверенностью движений. Это всё моё персональное, и другого у меня не будет.

В Америке я узнала слово self-acceptance, принятие, самотерпимость, умение не мучить себя оцениванием, словно мясо на рынке.

Отстать от себя.

Оставить себя в покое.

Дать себе жить.

Раздеться догола и встать перед зеркалом во весь рост.

Смотреть и хвалить каждую часть тела.

Ноги, которые всю жизнь — с детства — носят тебя по миру.

Руки, которыми ты поднимаешь сумки с едой, готовишь, пишешь, крутишь баранку, гладишь спину ребёнка, прикасаешься к колючей щеке мужчины.

Грудь, которая была когда-то детской и плоской, потом стала девичьей, потом женской и материнской, грандиозным космическим кораблём, в ней будет молоко.