У памяти свои законы

— Оставьте ее в покое! Я знаю, у нее увлечение. Но оно скоро пройдет. Она поймет двойственность своего положения. У вас своя судьба, вы прожили жизнь, не трогайте ее, ведь это жестоко...

Михаил Антонович поморщился, устало сказал:

— Все это бессмысленно.

— Что?

— Этот разговор. Что тут толковать и торговаться? Ты же взрослый человек...

Он встал. И тогда, поняв, что все кончено, Степан сказал умоляюще:

— Подождите. Ну нельзя так... Ну, прошу вас, пожалуйста, не губите ее.

— Пойми, мы любим друг друга, — сказал Михаил Антонович.

— Неправда! — почти закричал Степан. — Она не может вас любить, я знаю и развода не дам.

...Но развод он дал. И Катерина дала развод. Она жила теперь у сестры в сибирском городе Томске и на письменный запрос Михаила Антоновича прислала скорый ответ со своим согласием.

Теперь Нюрка с чистой совестью переехала жить к Михаилу Антоновичу, как жена и как молодая хозяйка его квартиры.

Сначала она хотела переставить мебель и все переделать в этой квартире по своему вкусу и по своему пониманию домашнего уюта, но потом отказалась от такого намерения. Взглянув на предполагаемые перемещения глазами Михаила Антоновича, привыкшего к тому содержанию квартиры, какое было здесь создано многими годами, она поняла, что нельзя отгонять от человека даже внешнюю память о его прошлом. Человек не может жить без своего прошлого, счастливое или несчастливое, оно всегда присутствует в нем, потому что это его след на земле. Можно удалить предметы и вещи, напоминающие о минувшем, но память снова расставит их на свои места. А Нюрка уважала прошлое Михаила Антоновича и не хотела своей неосторожностью вызывать в нем печаль или сожаление о прошлых его привычках, устоях и вкусах.

Она старалась, чтобы Михаилу Антоновичу было хорошо, однако чувствовала, что не дает ему настоящей радости. Он вроде был счастлив, но Нюрка знала, нет в нем того покоя, какого он хотел.

И была права: Михаил Антонович любил ее, он в самом деле был счастлив, но именно оттого испытывал словно бы угрызения совести. Впрочем, счастлива была только какая-то часть его души, другая же, как и раньше, жила в тревоге и беспокойстве. Рядом с Нюркой ему было хорошо, но в цехе он по-прежнему не находил единства с огнем и металлом, которое потерял, встретив ее.

Однажды, закончив смену, Михаил Антонович вышел с завода, сел в такси и поехал в поселок металлургов, на улицу Речную, к дому, где проживал Павел Иванович Гусев, человек, который знал все на свете.

Старый этот дом одной стороной смотрел на реку, другой на завод. За рекой виднелись новые высотные кварталы, огромная пустая чаша стадиона с зеленым полем и тихий парк. Дом был населен как улей, его многочисленные обитатели — снохи, золовки, зятья, дети, внуки Павла Ивановича — все обязаны были соблюдать строгий, давно заведенный распорядок. Здесь все подчинялось Павлу Ивановичу, снисхождения не оказывалось даже старшим детям, ровесникам Михаила Антоновича. Павел Иванович был сталеваром, и дети его — четыре сына — тоже были сталеварами. Утром до тех пор, пока Павел Иванович, шаркая подошвами тапок, скрипя ступеньками, не спускался со второго этажа из своей комнаты в столовую и не включал радио, в доме не разрешалось ни шуметь, ни громко разговаривать. В столовой все сидели за широким дубовым столом и терпеливо ждали его появления. Он входил, быстро оглядывал, все ли в порядке, говорил «с добрым утром» и садился во главе стола. Все двенадцать человек соответственно своему темпераменту, кто весело, кто угрюмо, кто радостно, кто небрежно, отвечали ему. И сейчас же из кухни появлялась жена Павла Ивановича Анна Григорьевна, неся котелок с дымящейся картошкой, сваренной по-гусевски, в мундире. Есть начинали только после Павла Ивановича. Он брал картофелину, быстро снимал с нее горячую кожуру и даже не дул на пальцы, как все.

— Неженки! — ворчал он и строго смотрел на младшего Гусева, трехлетнего внука Игоря, который елозил на стуле, сопел, притрагивался к картофелине, но сразу же отдергивал руку, обжегшись. — Портки протрешь, мужик, — говорил Павел Иванович. — Картошкина духа испугался? Ну, чисть.

Игорь, насупившись, смотрел в тарелку.

— Дай, я почищу, — вступалась Ольга, его мать, но Павел Иванович не разрешал.

— У тебя своя есть, свою и чисть!

— Нечего баловать, — вторила мужу Анна Григорьевна.

— Горячо ж, — Ольга краснела от обиды и от жалости к сыну.

— Не помрет. Так и будешь всю жизнь кожурки за ним подчищать? — спрашивал Павел Иванович и грозился: — Я из него ваш кругликовский дух повышибаю.

— Чего это вы меня каждый раз попрекаете моей фамилией? — возмущалась Ольга. — Чем это мы, Кругликовы, хуже вас-то, Гусевых?

— Да всем хужее будете. Все Кругликовы — ученики Гусевых. Кругликовы без Гусевых — ноль без палочки.

Ольга не оставалась в долгу, пускала стрелу в самое больное место:

— Однако ж новую сталь Кругликовым доверили варить, не Гусевым? — говорила она, торжествуя победу над стариком.

Павел Иванович недовольно сопел.