У памяти свои законы

Он не хотел ехать в родную деревню — не было там для него никакой радости, но ехать пришлось. Уже белый снег лежал на печальной земле, в деревне было тихо, холодно и мертво как-то от безлюдья. Он с трудом отодрал доски, которыми была заколочена дверь, и, как в холодный погреб, вошел в свою избу. В сарае нашлись дрова, он затопил печь, вынул из вещевого мешка солдатский паек, две бутылки водки и пошел по избам звать соседей, чтобы выпить с ними по случаю своего приезда.

За полгода, которые он прожил на войне, деревенские жители — дети, бабы да древние старики — словно устарели на несколько лет. Война только началась, а полдеревни уже осиротело, уже в каждой второй избе хранилась белая похоронка.

Гости пошумели, поплакали и разошлись в полночь, рассказав Матвею о всех своих несчастьях. Он постеснялся расспрашивать впрямую, но наводящими вопросами выяснил, что его безответная любовь Алена жива-здорова, замуж не вышла и вроде не собирается. Да и за кого выходить-то, когда все стоящие мужики сражаются на фронтах.

Матвей проводил гостей и сразу уснул, но спал недолго, проснулся с ощущением душевного покоя. Лунный луч лежал на полу, как коврик возле кровати. Изба шуршала тихим шорохом, словно тараканье войско шарило во всех углах — это оттаивали окоченевшие стены. Вместе с теплом просыпались знакомые запахи. Он слушал дыхание оживающего дома, смотрел на синие, светящиеся за окном снега ночной деревни и думал о том, что жизнь вечна, неистребима, что человеческие печали и неудобства временны, мимолетны. Будто сто лет минуло с того дня, как он ушел отсюда, не надеясь, что вернется, но смерть пощадила его, и вот он опять в родной избе, у истоков своей жизни. Не печаль жили в нем сейчас, не грустные воспоминания об умершей матери или об Алене, не полюбившей его, а почти радостное ощущение бытия, своего присутствия в этом движущемся, полном звуков, запахов, чувств живом мире. И не надо печалиться, надо надеяться на лучшее. Человеку свойственно радоваться, а печаль — это временное его состояние.

С такими мыслями он снова уснул. А утром почистил сапоги, побрился и отправился по месту прежней своей работы — в МТС, искать себе какого-нибудь дела.

МТС была занесена снегом, в ремонтных мастерских гулял ветер, в директорской комнатушке сидела, закутавшись в тулуп, тетка Дарья, заменявшая в едином лице весь руководящий состав, ушедший на фронт. Под ее началом были дед Спиридон да дед Иван, которые, может быть, когда-то и разбирались в технике, но ныне годились разве только для того, чтобы греть на печи старые кости и разговаривать длинные разговоры. При такой ситуации, конечно, самым авторитетным лицом в техническом отношении была тетка Дарья, которая перед войной окончила курсы трактористов. Она заплакала радостными слезами, увидев Матвея, — помощник явился — и повела осматривать хозяйство.

Матвей хотел найти себе какое-нибудь дело, и дело нашлось — ремонтировать трактор, одну из трех или четырех машин, которые оказались еще в сносном виде, все остальное или отжило свой век, или было мобилизовано в армию, или ржавело под снегом из-за отсутствия запасных частей. Вообще-то и этот трактор был в безнадежном состоянии, но Матвей когда-то работал на нем и потому пожалел его, сообразив, что за свой отпускной месяц сумеет вылечить калеку — ныне чуть ли не мертвых людей оживляют в госпиталях, а машина, хоть и сложный организм, все же не человек.

Полдня провозился Матвей в МТС, а потом решил все же сходить в «Зарю», хотя бы одним глазком взглянуть на Алену. Но, решив так, тут же передумал — незачем на нее глядеть, мучить сердце, ну ее, пусть живет сама по себе, а он будет жить сам по себе.

Отправился он домой, пообедал свиной тушенкой, покурил, поглядел из окошка на женщин у колодца, почесал затылок, махнул рукой на свои стратегические соображения и, заправив перед зеркалом шинель, пошел в «Зарю».

Алены дома не было. Встретила Матвея ее мать, неулыбчивая тетка Александра. Матвей попытался поговорить с нею на нейтральные темы, но разговора не получилось — у них были разные интересы: Матвей сводил разговор на военные рельсы, а она отмахивалась худой рукой: корова вон обезножела, что делать, чем кормить?

Алены Матвей не дождался и отправился домой, обещав зайти завтра в это же время.

Он побрел по тропинке через заснеженное поле и увидел, что навстречу ему идет женщина. Она была далеко, не разглядеть лица, не угадать — молода или стара, знакома или нет, однако он сразу узнал ее и испугался. Она тоже узнала его издалека и остановилась. Он шел, соскальзывая с тропинки, проваливаясь в глубокий снег, коченея от озноба.

Она стояла, прижимая к груди руки. Лицо ее, глаза, движение губ, бровей, поворот головы — все выражало испуг, словно ждала она, что Матвей ударит ее.

Подходя, он не знал, что скажет, и не сказал ничего, а поднял руки, зажал в ладонях ее лицо и прижался губами к ее губам. Алена отступила назад, провалилась в снежную целину, но выбираться не стала, а засмеялась, легла в снег и потянула Матвея за полу шинели. Он потерял равновесие и упал рядом.