У последней черты

У Джейка был хороший приятель из местных по имени Хьюк. Он был из так называемого Второго корпуса, где служили перешедшие на сторону американской армии жители среднего Вьетнама. Хьюк был отважным и надежным бойцом, сильным, несмотря на хрупкое телосложение, добрым и веселым, любил жизнь и любил свою маленькую семью. Он был таким человеком, глядя на которого, понимаешь: ради будущего таких людей стоит рисковать жизнью, и сразу забывались все неприятные репортажи из дома о нелепых студенческих демонстрациях против войны. Хьюк широко улыбался при встрече и со смешным акцентом кричал: «Пливет, блатан!». Его семья — мать, жена и маленький сынишка — жила в крошечной хижине, укрепленной железными прутами, картоном и фанерой. Женщины всегда тепло принимали Джейка и потчевали своей стряпней, в том числе странным соусом из тухлой рыбы, название которого он так и не запомнил. Они были удивительно радушными и щедрыми, любили Хьюка, нежно нянчились с мальчишечкой, которому еще и года не было. Однажды произошло ужасное. Пока Хьюк дежурил на посту, один партизан, родом из той же деревни, пробрался в его хижину, разгромил там все, убил жену, мать и сына, а потом скрылся. Джейк к тому времени отслужил уже десять месяцев, и до этого ничего подобного ни разу не случалось. Сам Хьюк узнал обо всем лишь два дня спустя, когда вернулся домой. Он упал на колени, рыдал, кричал. С тех пор он стал другим — неуправляемым, резким, рисковал по-глупому, а для кого ему было теперь беречь себя? Джейк раньше не замечал в нем злобы, а теперь в нем с каждым днем нарастала какая-то черная ярость, вместо былой искренней улыбки появилась кривая усмешка. Наконец, он исчез: набрал оружия, сколько смог унести, и ушел в джунгли один, и сразу было ясно, зачем. Он решил отомстить за мать, которая дала ему жизнь, за сына, которому он дал жизнь, и за жену, которая сама была его жизнь. Джейк был уверен, что, найдя обидчика, Хьюк не будет с ним церемониться.

Когда Хьюк внезапно исчез, ни с кем не попрощавшись, Джейк понял, что они больше не встретятся. Так и получилось. Джейк часто видел своего вьетнамского друга во сне и каждый раз забывал спросить, удалось ли ему отомстить убийце, прежде чем самому уйти в мир иной. Он очень хорошо понимал его чувства: мужчиной движет некий первобытный инстинкт, побуждающий его защищать семью и уничтожать всякого, кто посмеет причинить вред матери, жене, ребенку. Это было не сумасшествие, а естественная реакция, идущая из самого мужского естества и одинаковая для представителей любого народа и общества.

Картины времен вьетнамской войны мелькали у Джейка перед глазами, он просматривал их как документальное кино уже, наверное, в сотый раз. При этом каждый раз фильм оказывался немного другим: действие отклонялось в сторону от обычной линии повествования вслед за неожиданной ассоциацией или новой догадкой. Джейк вновь пережил возбуждение, царившее в части

накануне прибытия вертолета. На нем привозили новобранцев и почту, и, конечно, нетерпеливое ожидание относилось, прежде всего, ко второму. Священные письма раздавались неторопливо, без суеты, каждый с замиранием сердца ждал объявления своей фамилии. В одном конверте оказывались радость и надежда, а в другом —- грустное известие о свадьбе любимой девушки. Одним доставались листочки, исписанные стихами и восклицаниями типа «милый мой», а другим — деревенские новости в самом сухом изложении. Тем не менее, любое письмо было лучше, чем ничего, потому что оно отвлекало от мыслей о войне. Джейк смаковал послания от родных и близких, запивая их чересчур крепким кофе из алюминиевой кружки, которую во время патрулирования приходилось заматывать майкой, чтобы она не стучала в вещмешке. Каждое слово из далекого дома было для Джейка каплей росы, собираемой умирающим от жажды путником.

Читая письма, Джейк осознавал, как сильно скучает по чистому и бодрящему орегонскому воздуху, по водам орегонских рек, таким бурным, прохладным и синим-синим, как небо... не то, что здесь, мутно-зеленые, стоячие, с запахом болота. Он устал от муссонов — страшный ливень из черных туч в считанные минуты превращает пыльную землю в вязкую грязь — и тосковал по нежному дождю, проливающемуся из серых облаков на благодарную почву. Еще больше ему не хватало родных. Помятые письма служили доказательством тому, что довоенное прошлое — не сон, тот мир существует и ждет его возвращения. В День благодарения и в Рождество личному составу полагался горячий ужин, и тогда над тарелкой с куском настоящей индейки Джейк клялся никогда не считать праздничный стол само собой разумеющимся приложением к празднику. Он раскладывал на столе письма и фотографии, представляя, что приславшие их люди присоединяются к его трапезе.