У последней черты

— У меня полные карманы платков на случай, если вдруг вспомню о Крисе. Беда в том, что я все время о нем вспоминаю. Ты не бойся, я уже успокоилась. Я постараюсь тебе помочь. Я общаюсь с людьми из движения «Право на жизнь», а есть еще другие группы с теми же взглядами. Я поспрашиваю у друзей, вдруг кто-то если не у нас, так у них сталкивался с кем-то не вполне нормальным или очень обиженным, кто мог бы отомстить

— вдруг что-нибудь выясним. Я тебя познакомлю с нашими, они сами тебе все расскажут.

— Ну, знакомить не надо, мне и твоих слов достаточно было бы...

— Что, боишься попасть в логово к сектантам-фанатикам? — Сью широко улыбалась, радуясь возможности подшутить над Джейком.

— Не боюсь. Просто не вижу смысла.

— Ты сам увидишь, что это простые, честные, приятные люди. Обещай, что не пропечатаешь эту беседу в своей колонке, и я легко смогу уговорить их встретиться с тобой и помочь расследованию. Ты же не собираешься писать о нас в газете?

— Не собираюсь, — довольно сухо ответил Джейк. Его больно кольнуло такое недоверие к журналистам.

— До понедельникам мы собираемся молиться за беременных матерей и их нерожденных детей, обычно приходит человек десять-двенадцать, большинство — женщины. Я предложу им провести следующую встречу у меня. Приходи в понедельник, в семь утра. Будет кофе и пончики. Я куплю твои любимые, с ванильным кремом.

— Ладно, договорились. — Джейк пытался говорить спокойнобезразличным тоном, но у самого мурашки бегали по спине. Он нервным движением достал ежедневник и сделал пометку.

— Да ты не волнуйся. Никто тебя насильно не окрестит и в свою веру не обратит.

— И на том спасибо. — Джейк засобирался домой.

— Подожди, не уходи. Еще пара минут у тебя есть?

— Конечно. Что случилось? — Он опять опустился в кресло и бросил куртку на пол.

— Я тут прочитала твою колонку про Карла Магони.

— Собственно, она не совсем про Магони, я просто привел его слова в качестве примера.

— Все воспримут ее как колонку про Карла Магони. А при этом я хорошо знаю Карла и Линду. Они из нашей церкви, дети в нашу школу ходят. Это прекрасная семья, они добрые, хорошие люди,

и Карл никогда, никогда ни о ком так злобно не говорил. Конечно, у них есть убеждения и принципы, но это не значит, что они — самодовольные святоши, которые читать-то не умеют, а академикам замечания делают.

— Я, что, написал, что он академикам замечания делает?

— Не такими словами, но по сути — да! Я даже не знаю, как тебе это объяснить. У тебя просто талант унижать людей, ты с такой легкостью навешиваешь на них ярлыки, как будто это картошка или яблоки. А на самом деле настоящий Карл Магони ничего общего не имеет с тем придурком, которого ты изобразил у себя в колонке.

— Сью, послушай меня. Успокойся. Ты не слышала, что он говорил во время интервью. Я спрашивал, он отвечал, я записывал, что он отвечает. Действительно, я его мнение оспорил, но из колонки очевидно, что лично против него я ничего не имею.

— А ты хоть на секунду задумался, что ты сделал Карлу и его семье?

— Что я сделал?

— Я еще когда в колледже училась, нам на уроке риторики рассказывали, что есть такой прием, называется «пугало». Когда твоя позиция слабовата, реальных аргументов не хватает, надо перейти на личности. Выставишь противника идиотом, глядишь, сам на его фоне умнее покажешься.

— Риторику мне можешь не объяснять. Ее на первом курсе изучают. — Джейку не понравилось, что Сью затеяла читать ему лекцию.

— Ты, наверное, отличником был, так мастерски этим приемом воспользовался. Конечно, кто будет прислушиваться к мнению ультра-правого экстремиста? Пусть даже он что-то путное скажет, этого уже никто не услышит. Знаешь, как говорят: «Что написано пером, не вырубишь топором»? У печатного слова огромная власть над людьми. Ты представляешь, каково будет Карлу, его семье после такой статейки?

— Ты закончила? — Джейк давно пожалел, что не убежал сразу, сославшись на «одно очень важное дело».

— Нет, не закончила. Я каждый день читаю «Трибьюн», и там что ни статья — то «пугало», что ни спор — то переход на личности. Это превратилось в систему. Верующим людям типа Карла — или нас с Крисом — не дают свободно высказываться. Такое впечатление, что у вас принято великодушно и терпимо принимать любые взгляды, кроме наших. Уже никто не говорит: «человек высоких нравственных принципов», таких сейчас принято называть «фанатики». Это ужасно несправедливо, и мне всегда обидно, когда переиначивают слова и факты, лишь бы представить нас в невыгодном свете.

Джейк закатил глаза. Опять! Сколько можно обвинять журналистов в пристрастности?

— Сью, ты сама подумай немного. Вот взять, например-, стенограмму судебного заседания. Все факты переданы точно, но ужасно скучно. Если журналист опубликует интервью полностью, не отредактировав и не сократив его, кто будет такое читать? Нам приходится вычленять главное, обобщать, что-то выбрасывать.