У птенцов подрастают крылья

…Настроение у меня было очень неважное. Я чувствовал, что направляю свои стопы не туда, куда следует; будущая студенческая жизнь представлялась мне совсем не такой, о какой я давно мечтал. А кроме того, и лето было испорчено. Математика, физика хотя и давались мне легко, но я настолько не любил их, что почти ничего не знал. Приходилось начинать чуть ли не все сначала, значит, и на рыбалку сходить некогда.

И все-таки лето несло с собой не одни только огорчения, но и небольшие радости: кое-когда удавалось и рыбку половить, и в городской сад вечерком наведаться.

С отъездом Сони мне уже не было так мучительно туда заглядывать. В это лето я очень подружился с одной из учениц нашей школы, с Тамарой Розовой. Это была тоненькая, хрупкая девушка. Она напоминала мне фарфоровую статуэтку. Нежно-розовое лицо, золотистые волосы, зеленовато-серые задумчивые глаза. И была она скромная, тихая, задумчивая.

Сколько раз провожали мы с ней, сидя на берегу реки, уходящий летний день. Внизу тихо плескалась о берег, словно убаюкивая кого-то, ленивая волна, и прямо на наших глазах гасла, будто отцветала заря. А мы беседовали о жизни, о любви, о дружбе.

Я часто глядел на Тамару, на ее спокойное и всегда немножко грустное лицо, смотрел и думал о том, как хорошо иметь в жизни такого друга: умного, доброго, ласкового, который с полуслова понимает тебя, с которым чувствуешь себя так легко и просто…

Наши отношения очень скоро и перешли в настоящую дружбу, и эта дружба сохранилась на долгие годы.

В МОЛОДЕЖНОМ КЛУБЕ

После отъезда Рахмановых наш драматический кружок, как я уже говорил, совсем завял. Лишившись таких замечательных руководителей, мы растерялись и не знали, за что же теперь взяться. Прежние любительские спектакли нас уже не удовлетворяли, а продолжать и тем более развивать то, что начала Ольга Владимировна, мы без ее руководства не могли. Нардом опустел, однако жизнь чернской молодежи на этом не замерла. Она продолжалась в нашем клубе «Третьего Интернационала».

Ее инициатором был райком комсомола. Комсомольцы предложили нашему драмкружку сделать в клубе вечер из небольших сценок на злобу дня, из чтения стихов и хоровых песен под аккомпанемент нашего струнного оркестра.

И вечер вполне удался. Он был, конечно, не так красиво оформлен, не так режиссерски продуман и отработан, как прежние вечера под руководством Ольги Владимировны, по зато, должен сознаться, нам, участникам, да, кажется, и публике он понравился даже больше прежних.

На вечерах, устраиваемых Ольгой Владимировной, мы не могли, конечно, по-настоящему творить, как того требовал от нас режиссер, и в конце концов превращались в каких-то бездушных марионеток, которые порой совсем механически точно разучивали и выполняли то, что Ольга Владимировна от нас требовала.

А на этом вечере в клубе молодежи мы, лишенные опытного руководства, почувствовали и большую ответственность, и большую свободу. В общем, каждый старался изо всех сил и от всей души. Хороший, по-настоящему молодежный получился вечер.

Я, помню, участвовал в коротенькой комической сцене, изображавшей случайную встречу и разговор барина-прогрессиста с мужиком. Я играл роль барина. Для этой роли ребята достали мне откуда-то цилиндр и тросточку. Больше атрибутов, подчеркивающих мое барское происхождение, достать не удалось. Я попробовал примерить Михалычев костюм, но тут же убедился, что в него можно свободно уместить не только одного такого «барина», как я, но, очевидно, всю мою «барскую семью»… Нет, Михалычев костюм использовать было невозможно.

Итак, я предстал на сцене в своем обычном костюме, в каком ходила тогда вся местная молодежь, то есть в гимнастерке, в брюках-галифе и в сапогах. Но на голове у меня был цилиндр, все время сползавший мне на лоб, а в руках элегантная тросточка, с которой я абсолютно не знал, что делать.

Кто-то посоветовал вертеть ее в пальцах, играть ею. Я так и сделал и доигрался до того, что на спектакле она вдруг выскочила из руки и, крутясь, как бумеранг, полетела в публику, где и была с хохотом поймана.

Зрители так толком и не поняли, что это — досадное недоразумение или ловкий актерский трюк, подчеркивающий мои истинно барские ухватки. Большинство именно так это и восприняло. В общем, я в цилиндре, с тростью, в брюках-галифе и в сапогах походил, вероятно, не на барина, а больше на какого-то наездника из цирка, но это меня ничуть не смущало.

Роль мужика играл Толя Латин, играл великолепно. Я до сих пор не могу без улыбки вспомнить его изумленную физиономию, когда он слушал мои высокопарные разглагольствования.

Текст пьески был взят, кажется, из «Чтеца-декламатора». Я и теперь его дословно помню.

Действие происходит на окраине деревушки, недавно сгоревшей почти дотла.

Задний план декорации, самую деревушку, нарисовал Толя Латин.

Я выхожу из-за кулис, играя своей тросточкой, и, прогуливаясь по сцене, неожиданно сталкиваюсь с каким-то обтрепанным, замызганным мужичонкой.

Увидев перед собой «барина», мужичонка испуганно стаскивает с головы шапку и низко кланяется.