У ворот Петрограда (1919–1920)

Как бы то ни было – независимость молодой республики уже была признана de jure такими могущественными международными факторами, как Англия, Франция, Италия и Соединенные Штаты, т. е. нашими вчерашними союзниками, от которых мы сегодня ждали помощи оружием и деньгами для борьбы с Советской властью. И если русская военно-политическая организация в Гельсингфорсе добивалась этой же помощи, да еще в более непосредственной форме, т. е. в виде подлинного вооруженного вмешательства, от самой Финляндии, то, казалось бы, уже элементарный политический расчет подсказывал признать в торжественном акте независимость молодой республики без всяких оговорок и тем самым положить начало искреннему дружественному взаимопониманию.

Но А. В. Карташев, Юденич, Кузьмин-Караваев (И. Вл. Гессена в Политическое совещание не пускали, потому что он – «жид») явно не торопились. Они шли на поводу у Милюкова и Сазонова, из которых первый с берегов Темзы, а второй – из роскошного палаццо русского посольства на Rue de Grenelle, как боги олимпийские, вещали, что признание независимости Финляндии может быть дано только Всероссийским Учредительным собранием, которое будет созвано после полной победы над большевиками в обстановке общего «успокоения», что до тех пор никакие акты об отложении той или иной окраины не будут почитаться действительными.

Такого рода «манифест» – помнится – был обнародован в Париже в начале марта 1919 года от имени тогдашнего Политического совещания и направлен в блаженной памяти Совет четырех, причем в отношении Финляндии, которая только при большом нажиме на политическую логику и международные акты могла считаться «окраиной» бывшей Российской империи, не было сделано никаких исключений⁴⁸. Само собой понятно, что в Гельсингфорсе в финляндских кругах появление этого манифеста было равносильно взрыву бомбы с удушливыми газами. Влиятельная шведская «Hufvudstadsbladet» писала, что отныне какие-либо переговоры с русскими белыми организациями по вопросу о совместных действиях против большевиков должны считаться государственной изменой, ибо эти организации работают исключительно в пользу восстановления status quo ante. Другой влиятельный финский орган – «Helsinik Sanomat» – писал, что если русская политическая организация в Гельсингфорсе мыслит одинаково с парижским центром, то пора взвесить вопрос, не лучше ли одним взмахом положить конец их деятельности на территории республики и тем отвести удар, направленный в самое сердце Финляндии. Центральный же орган социал-демократической партии, которая только что на выборах в сейм получила две трети из общего числа поданных голосов и вступила в парламент в количестве 80 человек из 200, говорила, что парижский «манифест» является самым красноречивым и убедительным ответом на вопрос, на чьей стороне должны быть симпатии финляндской демократии – на стороне реакционеров, мечтающих о былом своем величии, или тех (подразумевалась Советская власть), кто еще 4 декабря 1917 года признал без отговорок независимость Финляндии…

Таков был общий тон печати, которая в Финляндии, как нигде в Европе, точно в зеркале, отражает общественные и партийные настроения. Со стороны же правительства первой мерой было прекращение строго конспиративных переговоров с Юденичем о предоставлении ему возможности формировать на территории Финляндии несколько батальонов из разбросанных по стране русских офицеров и добровольцев. Предполагалось тогда (март 1919), что Юденич наспех образует в Финляндии из этих элементов до восьми батальонов по юоо человек и вместе с отрядами добровольцев, которые шведы предлагали, плюс две-три тысячи русских добровольцев, накопившихся в Скандинавии в лагерях для интернированных во время войны с Германией, перебросит их в числе 15 000 человек при содействии союзного флота на южный берег залива, в Эстонию, в подмогу тамошнему русскому Северному корпусу. Получилась бы вместе с последним маленькая, но хорошо снабженная армия, с которой и можно было бы начать поход на Петроград при поддержке эстонской армии.

Но об этом плане речь впереди.

Когда в Гельсингфорсе разорвалась бомба парижского «манифеста», финляндское правительство в лице военного министра Вальдена, который как военный и бывший офицер русской службы, конечно, всячески поощрял планы Юденича, заявило, что ввиду подозрительного отношения общественного мнения ко всякого рода русским военным затеям на территории республики оно может разрешить Юденичу осуществление его проекта только на следующих условиях:

Юденич формирует свои войска не в Гельсингфорсе, а в провинции – кажется, в захолустном Экенэсе, в котором нет ни казарм, ни плацдармов;

по формированию какого-нибудь батальона последний подлежит немедленной переправке на южный берег Финского залива – и только после этого Юденич вправе приступить к формированию нового батальона;

ношение оружия и пользование им, хотя бы только в целях обучения, ни в коем случае не допускается;

союзной военной миссией в Гельсингфорсе гарантируется соблюдение этих условий.