У ворот Петрограда (1919–1920)

Принципиально, мол, вопрос о признании независимости Финляндии не вызывает никаких возражений, совершившийся факт должен быть санкционирован. Но есть некоторые чисто стратегические соображения, по которым это не может быть сделано сегодня, или же если это должно последовать во что бы то ни стало именно сегодня, то отдельные оговорки необходимы.

Например, никто не возьмется сказать, останется ли Москва столицей после ухода большевиков или же Петроград вновь вступит в свои права. Если же случится последнее, то допустимо ли, чтобы государственная граница проходила в 34 верстах от незащищенной столицы без всяких гарантий военного свойства? Допустимо ли, чтобы в непосредственной близости к Петрограду независимая Финляндия, могущая не сегодня завтра вступить в любую антирусскую коалицию, располагала такими мощными фортами, как Ино с его дальнобойными орудиями? Допустимо ли, чтобы балтийский флот был заперт в Кронштадте и не имел никаких опорных пунктов на северном берегу залива?

Ведь в таком случае Финский залив превратится скоро для России в новые Дарданеллы, ключ от которых, вместо того чтобы лежать в дырявых шароварах турок, находился бы в руках крепких финнов…

Но все эти вопросы – рассуждали далее советники Юденича из Национального Центра – найдут себе удовлетворительное для обеих сторон разрешение путем взаимных уступок, как только Россия избавится от большевиков. Например, выгодный для интересов Финляндии торговый договор (если хотите, назовите его экономической конвенцией) мог бы компенсироваться некоторыми стратегическими льготами в пользу России, точно очерченными в особом договоре. Но все это – дело будущего законного российского правительства, т. е. Учредительного (Национального) собрания.

Естественно, что финляндцев эти туманные речи не удовлетворили, а напротив, еще более озлобили.

Значит, сами русские, т. е. именно те, которые уже представляют себя в роли хозяев завтрашней России, считают, что наша независимость будет только условной, что Свеаборг, например, должен будет остаться русской морской базой, что в каких-нибудь других пунктах будут стоять по-прежнему русские гарнизоны, а Бобриковы и Зейны, пожалуй, еще возродятся в каком-нибудь новом образе… Но ведь те же русские сегодня просят у нас помощи для борьбы с большевиками, т. е. просят крови наших граждан. А есть ли гарантии, что по выполнению своей непосредственной задачи они вновь не обрушатся на нас и силой штыков не заставят Финляндию подписать ту именно военно-стратегическую конвенцию, которая уже сегодня рисуется им неизбежной?..

Сторонники «теории гнета», разумеется, шли еще дальше. Для них парижский «манифест», колчаковская ответная нота союзникам и последующие толкования гельсингфорсских русских «диктаторов» оказались блестящим козырем для усиления антирусской пропаганды.

Пусть Россия действительно гниет в объятиях большевиков, пускай гниет еще десятилетие-другое, пока мы сами не окрепнем, а вместе с нами и другие составные части бывшей Российской империи. Процесс ее разложения должен быть доведен до конца – вот единственное спасение…

* * *

Начался флирт с правительствами новых окраинных государственных образований. Заговорили о необходимости создания «диагональной» лиги народов, которая обнимала бы новые государства, расположенные между Финским заливом и… Батумом. Эта идея, если не ошибаюсь, родилась в Ревеле, а патент на нее взял петербургский приват-доцент Шип, бывший министр иностранных дел эстонского правительства и тогдашний делегат Эстонии в Лондоне. «Диагональная» линия шла бы, по его мысли, из Гельсингфорса через Эстонию, Латвию, Белоруссию (включая, конечно, и Смоленск), Украину, Кубань и северокавказские республики в Грузию; конечной ее целью было «на всякий случай» загнать Россию в пределы княжества Московского, где бы она вообще скоро задохнулась или обросла густой шерстью наподобие, скажем, Монголии или Тибета…

Финляндское правительство (Маннергейм еще находился тогда у власти) сдержанно-осторожно прислушивалось к этим разговорам; оно не «ангажировалось», во-первых, уже потому, что в международно-правовом отношении Финляндия занимала тогда совсем иное положение, чем другие окраинные государственные образования. Последние в самом деле рассматривались в Париже на мирной конференции как «gouvernements provisoires» (временные правительства) или в лучшем случае как «gouvernements de fait» (фактические правительства), тогда как Финляндия уже была признана de jure как полноценный субъект международного права. В Ревеле и Риге сидели представители Антанты на правах «комиссаров» (даже не дипломатических агентов, как принято со времен Венского конгресса в отношении полусуверенных государств); в Гельсингфорсе же находились подлинные ministres plenipotentiaires (посланники), должным образом аккредитованные, с большим штатом секретарей и атташе, а финляндское правительство устраивало торжественные приемы «дипломатического корпуса» – совсем как подобает суверенному государству.