У ворот Петрограда (1919–1920)

Были намечены еще и другие пункты административного и юридического свойства, еще больше стеснявшие свободу действия будущего главнокомандующего, но было ясно даже для слепых, что финляндским правительством руководит не столько страх перед накоплением более или менее значительных русских сил на территории республики (при наличии финляндского «шюцкорра», т. е. охранного корпуса, о котором мы уже говорили, и регулярной армии в 50 000 штыков этот страх был бы необоснован), сколько желание тормозить все начинание Юденича или затянуть его до бесконечности.

А момент был важен как в общеполитическом, так и в военно-стратегическом отношениях и требовал действий.

Залив постепенно очищался от льдов после необыкновенно суровой зимы; целая флотилия английских истребителей и тральщиков была занята день и ночь вылавливанием мин из залива, в то время когда ядро эскадры адмирала Кована часто подходило к самому Кронштадту и его батареям. На южном берегу залива, между Нарвой и Псковом, незначительная числом, но мужественная духом эстонская армия наносила большевиками одно поражение за другим. Действующий там русский Северный корпус заметно разрастался благодаря обильному притоку добровольцев и перебежчиков из Красной армии («красные» переходили тогда целыми полками, приводя с собою зачастую на веревке своих комиссаров) и выказывал нетерпение померяться силами с громадой Троцкого на русской земле, в пределах Петроградской и Псковской губерний, где ему, несомненно, помогло бы крестьянство, сплошь тогда антибольшевистски настроенное.

Но у большевиков были острые заботы не только здесь, под Петроградом. Колчак перевалил через Урал и рвался на Самару и Казань. Уже шевелился Деникин, готовясь к общему наступлению, в то время как донцы отвлекали от него внимание красного командования действиями в знаменитом «Поворинском» направлении. На Крайнем Севере Миллер и Айронсайд тоже поспевали, не говоря уже о латышах, изгнавших большевиков из Риги, о поляках, подходивших к Минску и Мозырю, и, наконец, о петлюровцах, тютюниковцах и махновцах, беспокоивших непрестанно весь юг.

Вдобавок европейский «концерт» держал определенно антибольшевистский почти военно-интервенционистский курс; знаменитый проект созыва конференции в Принкино провалился, потому что П. Н. Милюков убоялся вдруг, что Троцкий нанесет ему там «по ритуалу», как отроку Ющинскому, 13 колотых ран в спину⁴⁹; советский режим в Венгрии доживал последние дни под румынскую музыку, Баварская Советская Республика тоже отцветала, не успевши расцвести, а в Лондоне глухая борьба между Ллойд Джорджем и Черчиллем кончилась победой последнего – в Архангельск и на Мурман посылались подкрепления, повсеместно в Англии шла усиленная запись добровольцев.

Словом, медлить с подготовкой похода на Петроград, который, естественно, окрылял всех надеждой на скорое и общее избавление от большевиков, казалось недопустимым. Но как мы уже показали, мудрые политики и «демократы» из среды Политического совещания в Париже сделали то, что уже первые шаги русских организаций в Финляндии неминуемо должны были встретиться с решительным non possumus финляндского общественного мнения и правительства.

А гельсингфорсские единомышленники Парижа, ближайшие советники Юденича, да и сам будущий главнокомандующий, в свою очередь, палец о палец не ударили, чтобы смягчить здесь на месте впечатление от парижской бомбы, взорвавшейся так некстати. Официоз «Русская жизнь», редактирование которого было поручено К. Арабажину и Е. Ляцкому, вынужденно молчал или акробатически обходил опасные места, причем, поскольку мне доподлинно известно, К. А. Арабажину неоднократно были сделаны «внушения» за чрезмерный… либерализм.

Спустя некоторое время в Гельсингфорсе с легкой руки П. Н. Милюкова и С. Д. Сазонова стали давать новое толкование отмеченным выше оговоркам в вопросе о признании независимости Финляндии. Это был момент (апрель и май 1919), когда знаменитый Совет четырех под напором социалистических партий, высказывавшихся почти единодушно против всякой интервенции – явной или замаскированной, счел нужным поставить Колчаку ряд условий более или менее демократического характера в особой торжественной ноте. Колчак – помните – в столь же торжественной форме должен был дать прямой ответ со всеми вытекавшими отсюда обязательствами. А так как в сей ответной ноте, оцененной тогда Советом четырех «в общем и целом удовлетворительной» (именно только удовлетворительной, а не исчерпывающей), Колчак вновь связал вопрос о независимости Финляндской Республики некоторыми оговорками, – то гельсингфорсская политическая организация Юденича, признававшая безоговорочно «державный авторитет Верховного Правителя», сочла нужным пуститься на следующую политическую эквилибристику ad usum delphini, в наивном расчете, что финляндцы ее не разгадают.