У звезд холодные пальцы

Наконец лицо Атына покрылось потом и горячечными пятнами. Лахса разжала ножом его стиснутые зубы, влила воду в иссушенный рот. Отирая мальчику шею мягким кусочком замши, нашла заполненный чем-то твердым кошель на шнурке и замерла… Двойник! Не он ли, этот костистый злыдень, накликал нынче беду? Уселась так, чтобы не увидела Илинэ, развязала шнурок и спрятала кошель за пазухой.

Манихай привел Эмчиту. Берё в дом не зашел, присел у порога. В юрте старуха шумно вдохнула воздух:

– Пахнет сильной болезнью.

Обошла столб, словно видела его, обогнула лавку. Ощупав Атына, подняла встревоженное лицо:

– Грудное воспаление. Сильно промерз.

Лахса заломила руки:

– Как же – в такую жару! Неужели на скале продуло ветрами? Что теперь будет?

– Подождем… Илинэ, сходи-ка к Хозяйкам, попроси у них хорошей лепной глины, – распорядилась знахарка. – Принюхалась и повернулась к Лахсе: – Медвежий жир с муравьиной кислотой? Правильно, чтобы отогреть. А теперь не нужно, отмой. Кислота с потом кожу разъедают. Возьми у меня в корзине сушеный зверобой, завари побольше. Папоротник там еще. Эти травы жар помогут снизить. Одеяла одного довольно, остальные убери.

Потрогала мокрые лоскуты на ногах мальчика:

– И ровдугу тоже.

По лицу Атына побежали тени, щеки вспыхнули. Белки закаченных глаз приоткрылись, и мальчик завертелся вьюном, залился смехом, будто в щекотке.

– На пир, на пир зовем! – вскрикнул хрипло.

Тело выгнуло дугой и подбросило кверху. Голова так сильно ударилась о бревно стены, что на темени вспухла шишка. Атын забился в судорогах.

– Лови, где мышцы твердеют, – велела Эмчита Лахсе. – Щипай, растирай крепче! Не бойся, не вырвется, я крепко держу… Манихай, распрями ему ноги. Осторожнее, суставы не повреди.

Эмчита прикладывала к икрам и пяткам мальчика вбирающую жар глину. Лахса вливала в него охлажденные отвары. Становилось чуть легче, но скоро тело снова начинало изворачиваться, кататься по постели, норовя соскользнуть на пол. Атын стонал и плакал, не приходя в сознание. Его било и выкручивало всю ночь, и всю ночь никто не сомкнул глаз.

Под утро Манихая отправили за Отосутом и Нивани.

– Шаман, говорят, до осени останется у жрецов, – сказала Эмчита. – Пусть бы сделал Атыну кровопускание.

Больной затих, но тело его как-то странно закаменело и уменьшилось, словно усохло. В неуловимый судорожный миг все жилы и мышцы мертво поджались. Лахса проткнула кусок бересты двумя швейными иглами – так, чтобы острые концы выступили на полногтя. Эмчита прикладывала игольчатую бересту к телу Атына и укалывала, убирала и снова колола, вызывая боль и чувствительность в занемевшей плоти.

Явились Отосут с шаманом. В другое бы время Лахса вдосталь насмотрелась на диковинный наряд Нивани, а тут было не до того. Чародей немедленно вынул из сумы маленький топорик с узким лезвием, деревянные щипчики и коровий рог, продырявленный наподобие трубки.

Знахарка уловила лихорадочное мельтешение хозяйки, заверила тихо:

– Рука у шамана мягкая. Я знаю его работу, вместе воинов лечили недавно. Ну, когда отравились они… Надо выпустить мальчику застоялую кровь, пока совсем не свернулась от горячки.

Нивани окурил свою жутковатую снасть и голову Атына дымком шалфея, чуткими пальцами нащупал лобную вену и защемил щипчиками. Приставив лезвие топорика там, где прихваченная вена затрепетала, прикинул точку удара… Шаман впрямь действовал невозмутимо и привычно. У измученной Лахсы хоть эту занозу отвело от сердца. Не заметила, как тюкнул по обушку топорика ножом и пробил верхнюю стенку вены. Отосут помог перевернуть больного на живот, придержал его свесившуюся с лежанки голову. Нивани закрыл кровоточащую ранку широким концом рога и втянул воздух ртом через узкое отверстие. Медленно поползла-потекла в подставленный туесок багровая кровь, слишком густая и темная, чтобы называться соком жизни.

– Закопайте туесок на задворках, – сказал Нивани, присыпая ранку пеплом. – Жидкости давайте побольше. Жар силен, а пота мало, обезвожена плоть.

– Белой полыни заварите, – добавил Отосут. – Если судороги опять начнутся, поможет. Влейте, сколько примет нутро. Шалфея не забудьте бросить в огонь – юрту очистить.

Лахса безостановочно кивала головой. Шаман и жрец внушали ей нечто между благоговением и страхом.

Тело Атына похолодело, покрылось гусиной кожей и заколотилось в ознобе. Мальчик дышал прерывисто, с хрипом и свистом, грудь то вздымалась, то опадала кузнечными мехами, зубы стучали, как маленькие молоты. Через некоторое время стук прекратился и больной резко вытянулся. Веки его сомкнулись. Рыдая, Лахса затрясла Эмчиту:

– Он умирает! Помоги же ему, он умирает!

– Выживет, – возразила старуха. Голос ее был не очень уверенным.

– Матушка, Атын ведь не умрет? – заплакала Илинэ. – Прости, прости, что я не отговорила его лезть на скалу!

Лахса рухнула в изножье постели. Знахарка похлопала женщину по плечу:

– Не каркай, как бы нечисть не услыхала. Крепись, матушка.

Днем Атын возгорелся, разметал одеяла и неожиданно закричал громко и ясно:

– Бубен и колотушка! Колотушка и бубен!