Уайнсбург, Огайо. Рассказы

Чего только не передумал о ней доктор! Уж наверно ее мало трогает, что о ней думают другие. Так они сидели вдвоем – она курила, как всегда после обеда, он задумался, но не надолго. При ней мысли стремительно мелькали в голове. К такому наплыву мыслей он не привык. В городе у практикующего врача голова и так вечно забита, ему не до мыслей о женщинах, не до мыслей о любви.

Раньше, при жене, все было по-другому. Она никогда не волновала его, разве что поначалу, чисто физически. А потом он просто свыкся с ней. «Женщин много, она – моя женщина. Она, в общем, славная, делает что положено», – примерно так он к ней относился.

Когда она умерла, в его жизни образовалась зияющая пустота.

Оттого-то, наверно, он и выбит из колеи.

«А вот эта женщина, конечно, совсем другая. Уже одно то, как она одевается, как непринужденно держится. Такие люди, обеспеченные, никогда не знавшие нужды, твердо стоят на ногах – они живут как живется, уверены в себе и их ничто не страшит».

Бедность в начале жизни научила доктора многому такому, что он рад был знать. Научила и другому, чего лучше бы не знать. Оба они, и он и жена, всегда побаивались людей – как бы люди чего не подумали, как бы это не отразилось на его практике. Жена тоже была родом из бедной семьи. До замужества работала медицинской сестрой. Женщина, что сидела сейчас у него в комнате, поднялась с кушетки, бросила окурок в камин.

– Давайте пройдемся, – предложила она.

Они направились по проселку прочь от городка, от дома ее матери, стоящего на холме между коттеджем доктора и городком, и, глядя на них сзади, всякий отдал бы предпочтение ему. Спутница его слишком уж пухленькая и ростом не вышла, а он – высокий, стройный, и осанка и походка свободная, непринужденная. Шляпу держит в руке. Густые седеющие волосы еще прибавляют ему достоинства.

Дорога стала неровная, и они теперь шли совсем рядом. Она все пыталась что-то ему сказать. И он тоже загодя решил ей что-то сказать как раз нынче вечером. Но что?

Что-то, что пыталась высказать в том глупом письме из Калифорнии его бывшая пациентка и не очень в этом преуспела… Что-то в том смысле, что она, его спутница, застала его врасплох… когда они встретились, он отдыхал, был отрешен от самого себя, недосягаем… и все же, оказывается, он в нее влюбился.

Если по прихоти случая окажется, что и он ей нужен, тогда он попытается ей сказать.

В конце концов это все глупо. И еще другие мысли его одолевали. «Какая уж такая у меня пылкая страсть. Уехал в деревню… на отдых… бросил пациентов… все это глупость. Пациентов пользует другой врач. А там есть такие, с которыми новому человеку не разобраться.

Моя покойная жена… она ничего особенного не ждала от жизни. Была медицинской сестрой, выросла в бедной семье, всю жизнь ей приходилось работать, а вот эта женщина…»

Была тут какая-то несуразица, доктору казалось, ее все-таки удастся облечь в слова. И тогда он вернется в город, к своей работе. «Пожалуй, все-таки для меня будет лучше, если я промолчу».

А она меж тем рассказывает что-то о себе. О ком-то, с кем была знакома, а пожалуй, и любила его.

С чего он вообразил, что у нее было несколько любовников? Ну, просто так подумалось… такая вот женщина… денег полно… вокруг всегда занятный народ.

Когда она была помоложе, думала одно время стать художницей, училась в Нью-Йорке, в Париже.

Она рассказывает о каком-то англичанине, о романисте.

Черт возьми, подслушала она его мысли, что ли?

Она выговаривает ему. Что он такое сказал?

Теперь она говорит о таких, как он, это непритязательные, надежные, хорошие люди, говорит она, такие идут своей дорогой, делают свое дело и не требуют от жизни большего.

Стало быть, и у нее тоже есть иллюзии.

«Люди вроде вас, бывает, такое вообразят… такую нелепость…»

И вот она опять рассказывает о себе:

– Я пробовала себя в живописи. Я такое навоображала про так называемых великих художников. Вот вы, рядовой врач, уж конечно, много чего навоображали про так называемых великих врачей, великих хирургов.

Теперь она рассказывает, что с ней произошло. Итак, в Париже она познакомилась с одним английским романистом. У него уже было имя. Казалось, она ему нравилась, и это вскружило ей голову.

Он написал рассказ о любви. Это было как раз то, что надо. Вот о такой любви она и мечтала. Она попробовала испытать это с автором рассказа, но получилось совсем не то.

На дороге темнело. На склоне горы росли лавры и бузина. В полутьме доктор разглядел, как его спутница едва заметно обиженно пожала плечами.

Может быть, ее разочаровали и все другие любовники, которых он мысленно приписывал ей, все эти блестящие светские умники? Его вдруг захлестнуло то же чувство, что и в минуту, когда он услыхал разговор пьяных на дороге. Хотелось ударить кого-нибудь кулаком, особенно какого-нибудь писателя, предпочтительно английского, или художника, или музыканта.