Убеждение

Без подготовки никто из девиц в немецком тексте не разбирался. Учитель вздумал оправдываться, заявив, что в институте все внимание обращено на французский язык, а немецкого воспитанницы терпеть не могут.

— Но за шесть лет вы обязаны были заставить полюбить, знакомя с лучшими произведениями Шиллера и Гёте.

— О, господин инспектор, — перебил немец-толстяк. — Уверяю вас, хотя они и в старшем классе, но решительно ничего не понимают в сочинениях замечательных писателей.

В этот момент в углу комнаты вдруг поднялась со скрипящего стула старая классная дама. Полная, рыхлая, желеобразная, она с начала урока сидела молча, уткнувшись в вязание. А тут приблизилась к одной из учениц и начала вырывать у нее какой-то листок. Ученица сопротивлялась, разгорелось настоящее сражение. Ушинский не выдержал.

— Послушайте, что вы там делаете? — обратился он к классной даме. — Порядок в классе обязан поддерживать сам учитель. Кто вас просит?

Классная дама побледнела, но ничего не ответила, снова уселась на свой стул. Когда же Константин Дмитриевич собрался покинуть класс, она загородила ему дорогу, дрожа от негодования.

— Позвольте заметить, милостивый государь, что мы дежурим в классах по воле нашего начальства. А я… я высоко чту мое начальство!

— Ну, если уж вы обязаны сидеть здесь, — перебил Ушинский, — так, по крайней мере, сидите тихо, не скрипите стулом и не шмыгайте между скамеек, не вырывайте у воспитанниц бумагу, отвлекая их от урока.

— А я, милостивый государь, — еще более обиделась классная дама, и голос ее даже сорвался, — служу здесь тридцать шесть лет, мне, милостивый государь, седьмой десяток, да-с! — седьмой, и я не привыкла к такому обращению. Все будет доложено кому следует! — закончила она, удалилась в свой угол и расплакалась.

Девицы сидели ни живы ни мертвы. Толстый немец вообще потерял дар речи. Ушинский вышел из класса раздосадованный.

По коридору двигалась инспекторша Александровской половины мадам Сент-Илер. Уже немолодая, но красивая, изящно и со вкусом одетая, она после первого разговора оставила у Константина Дмитриевича впечатление умной, образованной воспитательницы с добрым сердцем.

— Простите, Аделаида Карловна, — обратился он сейчас к ней, — обязан вас предупредить, у меня только что произошло столкновение с одной из ваших классных дам. Не знаю ее фамилии — такая дряблая старушка. Хвастала тем, что живет здесь очень долго. Однако продолжительность человеческой жизни, как известно, измеряется полезностью ближним. А эта невежественная дама…

— Где же взять образованных, Константин Дмитриевич?

— По-моему, очень просто. Надо приглашать действительно полезных людей. А у вас, как видно, предпочитали брать особ, которые умеют лишь кадить всякой пошлости. Но такие, с позволения сказать, воспитательницы способны только притуплять воспитанниц и озлоблять их сердца.

Мадам Сент-Илер улыбнулась:

— Вы, кажется, в самом деле верите, что вам удастся создать идеальный институт?

— Идеальный, не идеальный, но зачем бы я шел сюда, если бы не верил, что сумею оздоровить это стоячее болото?! — воскликнул Ушинский. — Только до сих пор я полагал, что должен буду заботиться о том, как получше поставить учение, теперь же вижу — придется вмешиваться и в некоторые стороны воспитания. Надо проста уничтожать многие безнравственные обычаи.

— Да что же безнравственного нашли вы в наших обычаях?

— А вот хотя бы! Разве нравственно заставлять учениц перед приходом учителя в класс снимать пелеринки и сидеть на уроке с обнаженными плечами?

— Помилуйте, — возразила Сент-Илер. — На балы-то девушки являются декольтированными.

— На балы — да! — повторил Ушинский. — Но класс для институтки должен быть храмом науки. Короче, я буду решительно уничтожать подобные нелепости.

— Ну, что же, дерзайте, — сказала инспектриса. — Хотя сильно сомневаюсь в вашей удаче.

— Посмотрим, — бодро ответил Константин Дмитриевич.

Они расстались мирно. Добросердечная инспектриса сама видела, что в их институте слишком много дурного, и сочувствовала Ушинскому. Однако он понимал: по слабости характера да из боязни потерять место она не станет ему надежной опорой в борьбе против здешней рутины.

А борьба разгоралась не на шутку. Со многими учителями пришлось вступить в конфликт. Даже со словесником Николаем Дмитриевичем Старовым, от которого воспитанницы были без ума. Работал он в институте пять лет, преподавал русскую литературу и слыл человеком несколько экзальтированным, сентиментальным, но незлобивым и искренне преданным своему делу. Однако, посетив его урок, Константин Дмитриевич ужаснулся: сплошная риторика, пафос, набор громких фраз с обилием слов: «поэтический», «эстетический», «идеал». И — никакого конкретного анализа произведений, ни малейшего разбора ни стихов, ни романов.

Неприятное объяснение со Старовым произошло опять на уроке. Ушинский не хотел этого, но так получилось.

— Вам угодно будет экзаменовать девиц? — спросил Старов, когда Ушинский вошел в класс.

— Нет, — ответил Константин Дмитриевич. — Прошу продолжать занятия.