Убеждение

Престарелая Мария Павловна Леонтьева, возглавлявшая Смольный институт уже в течение двадцати лет, была сама его воспитанницей. Четвертая по счету начальница за всю вековую его историю, она прочно усвоила все здешние замшелые традиции. Длинный путь придворного восхождения по лестнице царских милостей — от фрейлины до гофмейстерины — придал ей важности. С сознанием собственной исключительности в этом высшем свете выслуженных достоинств она и шествовала по классам и дортуарам — обрюзгшая, с отвисшими щеками, туго затянутая в корсет, в синем форменном платье. Ни природным умом, ни добротой она не отличалась — только чопорность да высокомерие. Обладая огромными связями при дворе, ведя личную переписку с членами царской фамилии, имея прямой доступ к императрице, она почитала себя персоной весьма значительной и разговаривала со всеми так, точно делала одолжение — глядя не на людей, а поверх голов, и громко отчеканивая слова, как бы вбивая в подчиненных своих наставления, пересыпанные допотопными премудростями. Фальшиво демонстрируя любовь к детям на торжественных приемах, она в повседневном общении с воспитанницами была предельно сурова — для лежащих в лазарете больных девочек и то никогда не находилось у нее ласковой фразы. При встречах же в коридоре воспитанницы в ответ на приветствие неизменно слышали сухие колкие замечания: «Делайте реверанс глубже», «Ведите себя благопристойнее». Она требовала от воспитанниц смирения, а классным дамам вменяла в обязанность поддерживать исполнение предписанного этикета. Пуще огня боялась она любых нововведений.

Как же могла она относиться к Ушинскому?

Появление его в институте от нее не зависело. Он был рекомендован императрицей. Поэтому волей-неволей верноподданнейшая начальница была вынуждена не только принять его, но и во всеуслышание выразить на первых порах свое удовлетворение тем, что Общество благородных девиц пополняется выдающимися педагогами: перворазрядному заведению России пристало иметь отменных учителей! В душе же она относилась к новому инспектору классов с еле сдерживаемой неприязнью.

— Что же такое получается, господин Ушинский? — спросила она, увидев его в дверях своего просторного, обставленного громоздкой мебелью кабинета. — Уже четырнадцать учителей покидают наш пансион. Ваши требования к ним, по-видимому, чрезмерно велики?

— Отнюдь, — ответил Ушинский. — Мои требования к ним элементарно разумны. Просто эти господа не соответствуют высокому званию учителей.

— Но я слышала, вам не нравятся и наши классные дамы. Между тем они неукоснительно следят за порядком.

— Если говорить откровенно, ваше превосходительство, мне не нравятся как раз те порядки, за которыми следят классные дамы. Ну, разве не дико, что в классах ученицам запрещается разговаривать с мужчинами-учителями?

— Девушкам из высшего света неприлично обращаться с вопросами к мужчине.

— Даже если надобно спросить об уроке?

— Для этого извольте — через классную даму!

— Нет, — возразил Ушинский. — Так больше не будет. Беседы учениц с учителями вы разрешите. И отмените воистину неприличное правило — сидеть девицам на уроках декольтированными. И еще — запретите классным дамам совать нос в личную переписку учениц с родными. Полагаю, все эти требования в духе тех преобразований, которые угодны лицам, с коими был оговорен мой приход в ваше заведение?

Леонтьева улыбнулась, но улыбка ее походила на гримасу человека, проглотившего горькое. Горькой пилюлей для нее и было напоминание о высочайшей воле лиц, навязавших пансиону благородных девиц такого шального инспектора. Начальнице наверняка казалось, что царствующие особы сами не ведали, что творят, позволив ломать традиции Смольного этому выскочке-плебею…

— Меня пригласили сюда, — продолжал Ушинский спокойно, — чтобы, насколько это в моих силах, я помог ввести необходимые улучшения в учебный процесс. А посему соблаговолите ознакомиться — вот мой проект преобразований. Я только что закончил его составление.

Леонтьева взяла из рук Константина Дмитриевича папку с исписанными листками. Приставив к глазам пенсне, она долго разглядывала каждую строчку. Для нее не были новостью главные статьи этого проекта — с вышестоящими властителями было оговорено, что девицы в пансионе будут отныне находиться не девять лет, а семь, и размещаться будут тоже не в трех классах, а в семи — семь одногодичных классов, как в гимназиях. Переход же из одного в другой будет совершаться после экзаменов, в строгом соответствии с усвоенными знаниями. Новостью для себя начальница посчитала предложение Ушинского ввести в младших классах по пять уроков русского языка в неделю.

— Как? — удивилась она. — Столь много? Ну, понимаю — изучать французский язык, а свой-то, отечественный, они и так разумеют!

— От сего заблуждения и проистекает наше национальное невежество, — сказал Ушинский. — Отечественный язык есть единственное орудие, посредством которого мы усваиваем идеи и знания.

— Знания! Не поэтому ли вы вводите и естественные науки? Для девиц? Законы природы?

— Человек должен быть всесторонне развит.