Убежища (СИ)

- Да! - усмехнулся он, - Живешь ты куда хуже меня. Тесно и душно.

- Преподаватели говорят, что это гроб с дверями.

- Погоди-ка, у тебя же нет окна!

- Не волнуйся, - грустно улыбнулся Бенедикт, - Эта жаровня погаснет незадолго до зари. Так уж она устроена. Не хочется заводить себе клепсидру - капли стучат будто бы прямо о лоб. А часы тикают.

- Урс скребся бы в двери и скулил всю ночь. А потом бы тебя возненавидел на всю жизнь.

- Угу, - вступил в словесную игру Бенедикт, - И остаток моей жизни был бы очень коротким.

- Так оно.

Слова образуют сеть, словно каменные растения в старых храмах, и там можно запутаться.

- А как твоя рана? Она не зажила еще?

- Почти зажила.

- Что ты там делал?

- То же, что и здесь - двор подметал. Молился.

- А Урс?

- О! Он подавал пример, как сторожить, ихним псам. Я его повязал с тамошней сукой, вроде платы за постой.

Нет, словесные лианы захватывают все равно, а за ними - тяжелая печаль.

- Все! - закончил, посмеиваясь, Игнатий, - Я отчитался!

Он развязал бенедиктов пояс, и одежды потекли, поползли, словно шкуры линяющего змея.

- Что с твоей рукой? Она трясется.

- Ничего страшного, кровопускание. У тебя вот белки блестят, как у эфиопа. Совсем белые.

- А, просто кровь еще не восстановилась.

И куртка, и рубашка Игнатия словно бы растворились в тенях. А Бенедикт уже преклонил колено и замер так. Все та же грудь, плоская и широкая, она только недавно пошла сухими складками; и выступы на концах ключиц, словно бы защита от ударов сверху. Потом припал головою к груди его, Игнатий все поглаживал короткую седину, а Бенедикт, словно врач, внимательно слушал биение сердца, ухо его скользило вних. Когда головка возбужденного члена коснулась подбородка, Бенедикт заметил, что сердце Игнатия застучало медленнее и стало замедляться во время выдохов. Игнатий сказал задумчиво:

- Прости, я не знал, что ты не можешь жить без меня.

Это было похоже на пальцы лучника, отпускающего тетиву - стрела освободилась и полетела. Тот, чья страсть сильнее, отдается - иначе она превратится в насилие. Бенедикта перекинуло на спину, он метался так, что Игнатия взяла холодная оторопь.

Потом случилось что-то. Игнатий поглаживал его по груди, успокаивая, бормотал: "Тихо, мой хороший, тихо! Да что же с тобой?"... Вот двое управляли лодкой на спокойной и капризной реке, но потом кто-то замешкался, вовремя не отпустил весло, и лодка оказалась на мели. Тогда Бенедикт повернулся на бок и открыл глаза. Заботило его вот что:

- Тебе, - сказал он. - Скоро придется уйти. Если ты еще не прирос к месту.

- Что?! - испуг его очевиден, он не понимает...

- Смотри: тебя подранили, и теперь нас заметят. Тогда меня переизберут. Что тогда, я не знаю. Лучше тебе уйти.

Игнатий только головой покачал. Он развернулся спиной вверх, словно бы защищая мягкий живот. Белки глаз его ярко и пугливо поблескивали, а радужки по-прежнему были мутноваты и спокойны.

- Игнатий, инквизитор умирает.

- Да, в монастыре говорили. Это же хорошо?

- Погоди! - властно, как студента, оборвал его Бенедикт, - Убийство будут расследовать.

- Убийство?

- А ты думал?

Игнатий знал, конечно, что его покровитель изрядно боязлив и подозрителен. Но он не предполагал за ним способности долго жить в страхе и действовать, в застывшем ужасе - словно во льдах. В этом взрослый человек, отставной моряк был подобен ребенку - прежде он вверял себя самым разным капитанам и ждал, что им распорядятся разумно; того же он ожидал и от Бенедикта.

"Странный у него облик, - думал Бенедикт и пока помалкивал, - Полупрозрачная кожа, глаза темные, нос тонкий и курносый. Во что-то цельное не складывается. Он вообще странный". А на спине Игнатия была записана вся его история. Она закончилась десять лет назад, но совсем недавно кто-то начал писать ее заново. Вот округленный красный рубец на ягодице - он будет менять цвета и только через полгода станет таким же белым, как и остальные. На лопатках косые клетки от линьков, уже очень старые; рытвина от кастета на плече. Такие же широкие следы по бокам ягодиц - это он уворачивался от пинков по яйцам. И резаные раны на боках. На том плече, что теряется в тенях, пулей вырван клок мяса, она прошла по касательной. Если его сожгут, никаких рубцов и никакой кожи не останется.

- А как же библиотечные старикашки? - спросил Игнатий.

- Про них никто ничего толком не знает и неболтает. Говорят, они родственники или даже браться - Герхардт и Людвиг, Коль и Вегенер - ох как похоже! Вернее всего, они много чего знают и могут пустить знания в ход, если их пытать. Вид у Людвига такой. Кроме того, они слишком старые.

- Угу. Кому нужна их обоссанная постель? но мы-то еще...

- Вот именно. Я тебя напугал?

- Да ты сам перепуган!

- Само собой, само собой... Тогда слушай.

Бенедикт так насупился, что стал похож на восьмидесятилетнего. Он оперся на локоть, потом ему стало неудобно, и он прилег. Так получилось, что всю историю странствий Антона Месснера он нашептал Игнатию на ушко. Тот поверил каждому слову - в морях и на островах случаются вещи и более диковинные, но почему-то обязательно с кем-то другим...