Убежища (СИ)

- Вы не беспокойтесь. Я сижу с ним до полуночи, а потом придет сменщик.

Бенедикт вынул клинок и очень сдержанно улыбнулся. Альбрехт задумчиво почесал затылок и спросил удивленно:

- Вы в самом деле нападете на своего студента?

Ну как на него нападешь, если он так мирно удивляется? тут и Игнатий проскрипел чуть слышно:

- Уйди, Бенедикт. А то...

- Хорошо.

Нож тут вернулся в ножны, а ректор - к себе.

***

В сумерках - а сколько времени все-таки прошло, он так и не понял - Бенедикт бродил от мягкого кресла у входа к серому окну. Все было просто: шкаф с тайником (а рукопись там не названа в завещании) именуется Шкафом Комментариев. Так сложилось, что Бенедикт Простофиля перебросил туда все, что заинтересовало его когда-либо на философском факультете - хорошие работы бакалавров и магистров, комментарии преподавателей, потерянные книги с пометками на полях. Заселившись в свой "гроб", он устроил гробницу бумагам в резном старом шкафу непонятного цвета, то ли сером, то ли черном. Шкаф впитывал пыль снаружи и изнутри, хороня многие слова, и слова эти жили тайно, ждали своего часа. Среди помеченных книг были, он помнил, несколько томов об алхимии, принадлежавших Людвигу лично. Ни одна из этих книг, от произведений глупых шарлатанов и до трудов, самых похожих на богословские, Простофиле Бенедикту не сдалась, как не сдавались они и Людвигу Колю. Так и стояли алхимические труды, так на что же надеялся их неудачливый покоритель? На истолкование ошибки, на разочарование: все то, что касалось трансформации и сакрального брака, было доступно только паре, участники которой непременно должны быть разного пола. Разрешения Игнатию и Бенедикту быть не нашлось даже в этих сомнительных трудах. Тогда он разозлился и по-своему алхимию убил: Людвигу их не вернул (пусть забирает вместе с завещанными ему!), упрятал в Шкаф Комментариев и регулярно забывал перечитывать.

Кого же он намеревался встретить, слоняясь от кресла к окну и обратно? Он ждал, что к выходу направится Теодор, доктор Ставрос, и по шагам можно будет определить, насколько плохи дела. И что-то еще. Задев ножку какого-то тяжелого стула, Бенедикт словно бы попал в область необычно пустого тревожного воздуха, где серость превращалась в тьму. Следовало, понял он - широкий светлый поток ударил из сердца прямо в горло, - следует уйти в сторожку, поставить на место этого лекаренка и остаться там, сидеть, пока... В ответ наступила прозрачная, углубленная тишина истины. Но что будет потом? Тишина истины молча знала - никакого "потом" быть не может, но Бенедикт-то резко свернул с пути, раскрыл Шкаф Комментариев и стал копошиться в нем. Что-то ему было необходимо.

Необходимое стояло в заднем ряду нижней полки. Несколько поколений преподавателей дружно мозолили и покрывали глупейшими примечаниями томик поздних работ Николая из Кузы. Где-то была строчка, сделанная самим Бенедиктом - или просто галочка, он забыл сейчас. Томик в черной потертой коже начал разваливаться, потому декан факультета философии и припрятал его у себя. Так, ректор Бенедикт нашел этот томик, унес, положил на стол рядом с мягким креслом. Снова ушел, вернулся, принес толстый огарок в подсвечнике. Изрядно повозившись, зажег. Задумался и застыл на несколько мгновений, а потом разыскал остатки пива и стакан из коровьего рога. Устроился в кресле у двери, глотнул пива, раскрыл томик чуть дальше середины и стал читать. Дело в том, что система мышления Николая очень стабильна. Там, где есть что-то от его восприятия идеи, возможно и все остальное, о чем он когда-либо думал. Но геометрические аналогии философа очень мешали сейчас. Светы разрастались целыми вселенными, треугольники обращались в окружности, и при этом стороны их не провисали - напротив, напрягались, как струны, и вращались подобно стрелкам часов, но в другую сторону. Окружности, расширяясь, плыли подобно кругам на воде и теряли четкость, словно кольца дыма. Скоро пространство Бенедиктова ума целиком заполнилось этой светящейся паутиной, и он перепугался, что она спутает его и оставит у себя навек, и тогда он не успеет... Но упрямая его натура пересилила, он ушел в самое начало книги, к "Бериллу" и "О видении Бога". Там нет никаких навязчивых струн-тенет, только свет.