Убийства на Чарлз-стрит. Кому помешал Сэмпсон Уорренби?

– А по мне, Мэвис темная лошадка. Жаль, что вас не было сегодня в церкви. Я недолюбливаю Гэвина, но он был прав насчет нее! Невыносимый перебор! Она притворялась героиней с разбитым сердцем, принимала соболезнования, пускала слюни, расписывая дядюшкину доброту, твердила, мол, осталась одна-одинешенька, и даже маме стало противно.

– Не сказала бы, что противно, дорогой, – поправила сына миссис Хасуэлл. – Это выглядело не вполне искренне, но, полагаю, так она представляет правильное поведение. Есть в смерти нечто, превращающее людей в невозможных лицемеров. Почему, хотелось бы мне знать? Я сама вела себя почти так же, когда умер твой дед, пока отец не напомнил, каким неприятным и придирчивым тот был много лет, как изводил бедную бабушку и не стремился видеть кого-либо из нас!

– Разве можно сравнить тебя и Мэвис? – возмутился Чарлз. – Ты не делала из деда святого и никому не говорила, что напрасно он оставил тебе все деньги.

– Это правда, дорогой, но я всегда знала, что он это сделает, к тому же я их получила только после смерти бабушки. И вообще, мне бы не пришло в голову говорить такие глупости.

– А от Мэвис именно глупостей и ждешь! – подхватила Абби. – Со мной училась одна – вылитая Мэвис. Только и слышали от нее: «Нам этого нельзя!» Со всеми была добренькая, всем все прощала, говорила только приятное. Ужас! А ведь такие люди верят в то, что говорят и делают. Я бы не возражала, если бы все это шло от сердца, но где там! Как говорит Джеффри Силлоф, лицемерие – смертельная отрава, распространяющаяся на весь организм. Да и вообще, – добавила она, – ты представляешь стреляющую Мэвис?

– Я этого не видел, – со значением сказал Чарлз. – Все, что я про нее знаю, – она явилась сюда и добровольно принялась славить человека, бывшего при жизни мерзавцем, ни в грош саму ее не ставившего и нещадно ею помыкавшего. До вчерашнего дня я не знал, почему это происходит.

– Дорогой, до вчерашнего дня ты об этом не думал, – напомнила мать.

– Она сказала, что считала уход за дядей своим долгом, – промолвила Абби.

– Пустая болтовня! – презрительно усмехнулся Чарлз. – Согласен, раньше я об этом не думал, но, помню, однажды Мэвис призналась, как удивилась, когда ненаглядный дядюшка написал ей и предложил кров. Раньше она его ни разу не видела! Если вы воображаете, будто Уорренби прежде был опорой для своей стареющей невестки, то заблуждаетесь. Он поселил Мэвис у себя, потому что, во‑первых, был честолюбив и не имел времени на хозяйство, а во‑вторых, верно рассудил, что в лице племянницы приобретет дармовую рабочую силу, которую сможет вовсю шпынять.

– Верно, – кивнула Абби. – И все же я настаиваю, что это сделала не она. Знаете, чем я занималась сегодня утром, пока вы были в церкви? Сходила к дому Драйбека, а оттуда через выгон к Фокс-Хаусу, засекая время. Выяснилось, что он легко мог это сделать! Я добралась до кустов утесника ровно за шесть минут. К тому же там есть где спрятаться: кусты и прочее.

– Я не говорю, что у Драйбека не хватило бы времени, просто он не такой быстрый, как ты. Староват!

– Глупости! – отмахнулась Абби. – Он тощий, как селедка! А вы видели его на теннисном корте?

В комнату вошел Хасуэлл-старший. Закрыв дверь, он заявил, что если Чарлзу необходимо пользоваться его одеждой, то пусть хотя бы возвращает ее на место, а не разбрасывает по дому. Это было сказано без зла, но и без малейшей надежды, что его слова возымеют действие. Сын, как обычно, ответил: «Извини, папа», – и немедленно выкинул это из головы.

Мистер Хасуэлл, заметив гостью, пожал Абби руку, одобрительно ее оглядев. Она удивилась, поскольку, хорошо его зная, не привыкла вызывать у него больше интереса, чем остальные знакомые сына: ко всем он относился одинаково некритично, но и без малейшего любопытства. Абби не знала, что этот неожиданный интерес вызван загадочными словами, произнесенными миссис Хасуэлл ему на ухо накануне вечером. Мистер Хасуэлл был хорошо сложен, не склонен к лишним разговорам, с бесстрастным квадратным лицом. Радушный хозяин невозмутимо относился к молодежи, наполнявшей его дом, танцевавшей под радио и бесконечно спорившей о сюрреализме, англо-советских отношениях и балете, однако внушал ужас большинству друзей Чарлза. Сейчас в ответ на вопрос сына, считает ли он, что Сэмпсона Уорренби убил старый Драйбек, мистер Хасуэлл спокойно ответил: «Конечно, нет», – после чего налил себе херес.

– Это версия Абби. Я подобного не исключаю, но отдаю предпочтение Мэвис. Как ты думаешь, папа?

– Мое мнение такое, что вам обоим лучше доверить расследование полиции и перестать болтать.

Воспитанная Абби немедленно замолчала, как ни занимала ее данная тема, но Чарлз, хотя любил родителей, не собирался доводить сыновнюю почтительность до абсурда.

– Ты отлично знаешь, что эта тема непременно всплывает. В Торндене никогда не происходило столько интересных событий.

– Знаете, мистер Хасуэлл, – поддержала Чарлза Абби, – в «Красном льве» мы беседовали со старшим инспектором из Скотленд-Ярда!