Убийства в поместье Лонгер. Когда я в последний раз умирала

«С девяти часов я с нетерпением ожидал возвращения Энтони. Я извинился и покинул столовую, поскольку обед в тот вечер невыносимо затянулся, и я стоял, ожидая в темноте, когда раздастся звук его шагов. Он должен умереть. Энтони навлек на себя такую участь, когда три дня назад обвинил меня в убийстве Джекоба Хобсона и назвал сестру моим сообщником. Он не мог знать, что говорит правду. Он все выдумал. Вероятно, это было частью его нелепого замысла — запугать нас всех и выгнать из Лонгера. Как окровавленное копье и прочий мусор. Насколько я знаю, он собирался призвать остальных в дом, обвинить их и их сестер в том, что они тоже участвовали в убийстве. Тревога у меня возникла из-за того, что в нашем случае он говорил правду! Более того, я боялся той мрачной и крохотной старой женщины, что живет у Диготов. Задолго до того, как она мне написала, я знал: она знает. Я бы убил ее, если бы посмел. Она играла со мной, точно кошка с мышью, несколько недель! Я видел это в ее ужасных черных глазах — глазах безжалостной хищной птицы. Я верю, что она — сам дьявол».

— Ваши чары не подействовали на нашего чемпиона-велосипедиста, — со смехом заметил инспектор.

— Лишь немногие молодые люди действительно ценят меня. — Миссис Брэдли усмехнулась. — Их сестры обычно доказывают, что лучше умеют видеть чужие характеры. Продолжайте. Сам литературный стиль этого параграфа выигрывает от вашей мужской интерпретации.

Блоксхэм подозрительно взглянул на нее, но лицо миссис Брэдли было серьезным. Он продолжил:

— Было ужасной ошибкой выбить двести очков на ярмарке… И о чем это? — спросил инспектор, поднимая голову.

— Дартс, — ответила миссис Брэдли, размахивая руками. — Такое опрятное убийство. Такое опрятное число. Сделано точно столько, сколько нужно для желаемого результата — в обоих случаях. Что полиция может назвать… — она закатила черные птичьи глаза, словно подбирая слово, — подкрепляющим доказательством. Но продолжайте же! Невероятное удовольствие — слушать вас.

«Наконец я услышал, что он приближается. Я вышел из калитки водяного парка, чтобы встретить его. Энтони, как и нужно. Один.

“Эй, ты!” — воскликнул я, делая вид, будто пьян.

Он остановился и посветил фонариком мне в лицо.

“А, это ты, Криппен, старая утка”, — сказал он, легонько толкая меня в плечо. Пошатнувшись, как мог бы выпивший человек, я схватился за него, словно избегая падения.

“Старый приятель, — произнес я, сильно цепляясь за его руку. — Старый приятель”. Таким образом, не отпуская Энтони, я повел его к статуе гладиатора.

“Поспорим, что ты не сможешь толкнуть этого парня и заставить его держать твою руку, старый приятель”, — сказал я, изображая икоту.

“Ты изрядно набрался, парень, — заметил Энтони. — И поскольку ты изрядно набрался, то я покажу тебе что-то по-настоящему интересное, ведь ты не вспомнишь это утром”.

И тогда он протянул руку и вытащил меч гладиатора.

“Не пытайся им побриться”, — усмехнулся он, вкладывая оружие мне в руки. Оно было тяжелым и острым. Я сунул его в кучу песка, которую строители оставили в парке, и вцепился в него еще крепче. Он сам избрал оружие смерти. Хорошо. Я его использую. Тогда я ему сказал:

“Поспорим, что не сможешь попасть ему в шлем камнем с другой стороны этой кучи песка”. Говоря это, я шатался.

Мы оба посветили фонариками на песок и выбрали два камушка приличного веса.

“Что ты ставишь, остолоп?” — спросил Энтони, над которым уже висела опасность.

“Пять к одному в пятифунтовых”, — ответил я.

Он настоял на том, чтобы записать, и я подписал.

“Теперь к барьеру, — велел он. — Ты первый”. Я поднял свой камень, словно человек, который собирается толкать ядро. А потом опустил его.

“Понятно, что никакого швыряния, — сказал я и снова пьяно икнул. — Джентльмены не бросают. Они толкают. Толкают и берут”.

“Да, так и есть, — кивнул Энтони. — Ты толкнешь, и я возьму. Двадцать пять фунтов! Давай”.

Я взялся за камень так крепко, как только мог, но в темноте напутал с разбегом и споткнулся. Ядро улетело в сторону. Энтони пустил в ход свой фонарик, чтобы очертить воображаемый круг для разбега, и встал на позицию.

А я занял свою. Гладиус был у меня в руке, а в другой находился фонарик.

Есть один момент в толкании ядра, когда атлет делает полный разворот и его ноги указывают в направлении, противоположном тому, что было в первоначальной позиции. Именно этого разворота и того момента, когда он выпустит груз, я и поджидал.

Когда Энтони начал двигаться, я включил фонарик. Не мог допустить ошибки…

Видели ли вы когда-нибудь, как человек толкает ядро? Энтони швырнул собственное тело на острие гладиуса, который я просто держал. Ничто не могло его спасти. Он даже не вскрикнул. Камень улетел в сторону. Но он в любом случае потерял бы ставку. Я сам упал после столкновения, и минуту или две мы оба тихо лежали рядом — он был мертв, а я жив».

Блоксхэм поднял голову.

— Но тут убийство Энтони произошло слишком рано, — заметил он. — Его не убили до одиннадцати сорока трех.

Миссис Брэдли хохотнула: