Убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

Чуть задержав пальцы на правой бакенбарде, чуть прищурившись, слегка наклонившись вперед, Михаил Дмитриевич, все тем же сладким, участливым голосом, сказал:

— Кстати, какие ваши перчаточки элегантные! Вот, кстати, у нас тут тоже одна обнаружилась, не ваша ли? — и приподнял газетку.

Анна Григорьевна, едва-едва повернула головку, глаз на полицмейстера так и не возведя, сказала:

— Non, monsieur.

— А мне думается, ваша – точь-в-точь такие на вас. Дайте-ка ручку…

Барышня протянула руку. Михаил Дмитриевич приложил перчатку к руке Анны Григорьевны: вроде бы размер тот же.

— А сделайте любезность, примерьте!

Анна сняла свою перчатку, надела предложенную.

Згуриди и Жуковский подались вперед.

— Спасибо, Анна Григорьевна, — вежливо сказал Воскобойников, щурясь. — Прошу пожаловать вон туда, там некоторое время побудьте. Нет-нет, эту перчаточку снимите, будьте любезны… Ну, что скажете? — спросил Михаил Дмитриевич у Жуковского и Згуриди, когда старшая из барышень Полоцких вышла.

— Похоже, ее ручка, — сказал Жуковский.

— Или не ее, — сказал Згуриди.

— Давайте следующую, — сказал Воскобойников.

Младшая из барышень Полоцких, пока что просто Настенька, от старшей сестры поведением отличалась, и очень. Присела на краешек стула, и тут же в сиденье уцепилась двумя руками, словно боялась упасть. Глазки, правда, тоже держала все больше опущенными, но время от времени поднимала их то на полицмейстера, то на Жуковского со Згуриди, и глазки эти были красными и припухшими – заплаканными. Сладчайший, участливейший тон Михаила Дмитриевича (а он повторил все то же, что и старшей сестре – и вопросы о нуждах, и соболезнование) вызвал пару приступов рыданий, но недолгих – сдерживалась Настенька. На каждый вопрос, на выражения соболезнования отвечала точно так же, как и ее сестра: "Merci, monsieur", но худенькие ее плечики при этом зябко съеживались. А потом расправлялись.

Перчатку тоже не признала за свою, послушно примерила, послушно сняла.

— Велика на нее, — сказал Жуковский, когда Настеньку проводили из кабинета полицмейстера.

— А по-моему, в самый раз, — сказал Михаил Дмитриевич.

А Зугдиди пожал плечами и поправил пенсне:

— Со всем моим уважением, Михаил Дмитрич, но мне кажется, мы тут просто сказку "Золушка" репетируем. Ну, найдем мы хозяйку. А где гарантия, что перчатка была именно на ней? Она могла перчатку потерять, ее могли у нее украсть, в конце концов. Кто-то мог специально ее запачкать, чтобы навести подозрения. Запутать следы.

— Вы, господи Згуриди, торопитесь слишком, — сказал Воскобойников, погладив бакенбарды (сначала правую, потом левую). — Вначале про перчатку давайте узнаем, а там посмотрим. Но чего-то младшая барышня боится, заметили? Все ежилась эдак, а потом расслабляла плечики – видно, ждала главного вопроса, а мы его не задали.

— Так может нужно было его задать? — спросил Згуриди.

— Всему свое время, — промурлыкал Михаил Дмитриевич. — Терпение, Дмитрий Спиридонович, великая добродетель! Видели, как кошка мышку ловит? Сидит у норки, сторожит, затаившись, пока мышка не расслабится, не вылезет, и тут она – цап! И мышке – амба. Так что терпение нужно иметь, чтобы мышку вовремя цапнуть, Дмитрий Спиридонович. Так что пока давайте-ка прислугу, по старшинству. С кухарки начнем.

Кухарка, Агафья Семибратова, успевшая уже с утра опохмелиться, никак ситуацию не прояснила.

— Мое дело – еда. А одёжа – это к Машке. Или к Аленке. Перчатка – это одёжа? Одёжа. Барская. А я сроду перчатков не нашивала…

Марья Свечкарева перчатку признала, но очень приблизительно:

— Навроде бы у барышень такие… Или у Софьи Матвеевны… Похожие. Но никак не барынина – на ихнюю ручку не налезет.

Алена Свечкарева:

— Ой, наша! Точно, наша, только вот барышни Анны Григорьевны или Настасьи Григорьевны – не припомню, я их все путаю. Надо рядом положить с ихними, тогда ясно будет – у них рисуночки разные… А может, и Софьи Матвеевнина – у барыни Софьи Матвеевны тоже похожие. В одном магазине заказывали, по полдюжины…

Как ни странно, ясность внесла Прасковья Любашина, "черная" прислуга:

— Ихняя. Барышень. Или барыни Софьи Матвеевны. Та, что потерялась.

— Как потерялась? — спросил Воскобойников, слегка над столом наклонившись.

— А с веревки, где сушилась.

Прасковья Любашина была тупа и бестолкова, потому полицмейстеру с превеликим трудом удалось выяснить, что после стирки Параня развесила перчатки попарно, чтобы после не перепутать, на веревке, натянутой за летней кухней – то есть на огороде. А когда снимала высушенное белье, одной перчатки не оказалось. И случилось это в то утро, когда "мамзелю убили".

Згуриди при этих Параниных словах снял пенсне и победно посмотрел на Воскобойникова.

А Михаил Дмитриевич, погладив бакенбарды, кивнул головой.

— Ну что же, — сказал он, когда Параню выпроводили, — студента привезли? А садовника? Тогда давайте их всех сюда, рассаживайте. Будем проводить реконструкцию.

Згуриди с Жуковским переглянулись. Слово "реконструкция" было им, конечно, знакомо, но никак не соотносилось с расследованием преступления. Михаил Дмитриевич добродушно усмехнулся: