Убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

— Пирожки слоеные с рыбою и с ягодою, тартины с зеленью и творогом, вишня и кулубника, — вдруг сообщила Агафья, полузакрыв глаза. И икнула. — Своей кулубники на даче не водится, потому покупная за пять копеек фунт…

— Не суть важно, — заметил полицмейстер. — Итак, они все прошли на террасу и там сидели, или кто-то слонялся по саду?

— Сидели, сидели, — закивала Марья, — еще и фройляну подозвали, барыня дочек своих младшеньких гостям показывала. Только господин Цван… Цвангер повел Софью Матвеевну и еще одну дамочку розы смотреть.

— Которую из дамочек?

— А самую молодую. А после они дом с другой стороны обошли, и уж никуда с террасы до самого ужина.

— Очень хорошо, — сказал полицмейстер.

Тут допрос прервали – пришел Зотиков, Никита Иванович; его усадили рядом со студентом, а Жуковский взял себе стул и примостился рядом со Згуриди.

— Никита Иваныч, вы уж не обессудьте, что вас пришлось оторвать от дел, но мы тут воспоминаниями занимаемся, о вечере роковом, — проговорил Воскобойников учтиво. — Вы ведь с гостями все время были, никуда не отлучались? А как вообще вечер прошел, весело? О чем беседы вели?

Зотиков развел руками:

— Да так, ни о чем особенном, о детях вначале, когда фрейлейн Роза Полюшку с Симочкой привела, но и то – дамы. Степан Захарович с Петром Ивановичем о делах толковали, о ценах да бирже, а я все больше с Анной Кирилловной – она мне про внука рассказывала. А после фрейлейн Роза девочек увела наверх, и разговор общий стал, но так, о погоде, о морских купаниях – как оне для здоровья пользительны, да об университете, о порядках и поступлении. А все больше томились, ужина ждали.

— А вы, Анна Григорьевна, что скажете? — неожиданно обратился полицмейстер к старшей из барышень. — Не запомнили, о чем беседа велась?

Анна Григорьевна вздрогнула, но, глаз не подъяв, промолвила:

— Non, monsieur.

— А вы, Настенька?

Настенька тоже вздрогнула, но на полицмейстера взглянула и сказала:

— А мы после с террасы ушли, как Полю с Симой увели. Нам мадемуазель позволила. Мы в сад пошли, там на скамейке сидели, возле флигеля. И мальчики тоже.

— А мадемуазель?

— А мадемуазель прогуливалась, а потом мы ее не видели.

— Мадемуазель пришла в беседку, где я читал, и мы с ней имели беседу, — сказал студент Горохов, скривившись. — Однако все это уже неоднократно рассказывалось и мною, и другими, и всё разным полицейским чинам, начиная от околоточного и кончая вами.

Воскобойников попушил правую бакенбарду, потом занялся левой.

— А вы, господин Горохов, не кипятитесь. Злодея надобно поймать – вот мы и ловим. Как умеем. И десять раз расскажете нам, и сто – пока не проговоритесь. Упаси боже, я не вас имею в виду, господин Горохов, но того, кто что-то знает. Вы ничего не можете более добавить? Нет? Очень хорошо, — и развернулся в сторону девиц Полоцких:

— Значит, вы, барышни, сидели с братьями возле флигеля на скамеечке. И беседовали? О чем же? Что скажете, Анна Григорьевна?

— Так, — сказала Анна, передергивая плечами.

— А вы что скажете, Настасья Григорьевна? Про что разговоры вели?

Настенька покраснев, тоже сказала:

— Так…

— Ну, "так" – это мне непонятно. Я, барышни дорогие, старый, и даже приблизительно не могу догадаться, про что юные девицы с мальчиками беседы могут вести. Или вы о нарядах болтали? А, Анна Григорьевна?

— Non, monsieur.

— А о чем же? Настасья Григорьевна, что вы скажете?

— Про наряды мальчишкам неинтересно. Мы просто так болтали. Про цирк, и про все. А потом Алеша сказал, что мы все дураки и дуры, и ушел.

— Кто же дураки, если один только Николай мужеска пола оставался? Один дурак только выходит!

Настенька снова покраснела, прикусила губку:

— Ну, с нами еще Костик был, — сказала она почти что шепотом. — Он нам про цирк рассказывал, и про лошадей. Они с Алешей про какую-то лошадиную породу поспорили, Алеша сказал, что такой не бывает, а Николенька сказал, что бывает, и после этого Алеша обиделся и ушел…

— А Петрищенко… Константин когда ушел?

— А он не ушел, — Настенька расхрабрилась, и говорила уже бойчее. — Он, когда нас ужинать позвали, в кусту розовом спрятался, он даже не боялся, что оцарапается. Ему дядька не разрешал с нами водиться, а нам мама не позволяла. Он там всегда в кусту сидел, когда его дядька искал…

Полицмейстер помолчал, постукивая пальцами по столу, потом вздохнул.

— Перейдем теперь к ужину. В семь его должны были подать?

— Должны были, однако завозились, и где-то в третьей четверти восьмого к столу позвали, — сказал Зотиков.

В дверь постучали.

Чиновник по особым поручениям подошел, поговорил с кем-то, вернулся к столу полицмейстера с бумагой.

Воскобойников внимательно прочитал, сказал: "Хм…", — и пододвинул бумагу к Згуриди.

Это было медицинское заключение о смерти Петрищенко.

— Извините, нас прервали, — сказал Михаил Дмитриевич, обращаясь к Зотикову. — Так что вы еще про ужин можете рассказать?