Убийство ради компании. История серийного убийцы Денниса Нильсена

Он все еще здесь, со мной, в моей камере. На самом деле я уверен: он – это я или, во всяком случае, часть меня. Как можно сожалеть о том, что ты взял на себя чужую боль? Я любил его гораздо больше, чем все, кого он встретил за двадцать лет своей жизни. Образ спящего Стивена остается – и останется навсегда – со мной до конца моей жизни. Ни один суд и ни одна тюрьма не смогут у меня отнять этого почти священного чувства.

Если не обращать внимания на довольно странное предположение о том, что Синклера никто не любил (откуда ему знать? Они были знакомы всего четыре часа), создается впечатление, что сильнейшим желанием Нильсена было принять на себя любую другую личность, кроме своей собственной. Когда он размышлял о Синклере, его внутреннее самоопределение тоже подвергалось анализу и сомнениям, и он не мог сказать, думает ли о двух разных людях или о разных аспектах одного человека:

Стивену пришлось умереть, чтобы общество обратило внимание на его плачевное состояние. Я бы все на свете отдал, чтобы он зашел сейчас в мою камеру, живой и теплый, и застрелил бы меня насмерть. Но затем он бы все равно вернулся в грязные, медленные сумерки своего несчастного существования. Он бы задержался, может, только чтобы ощутить тепло моей крови, а потом бы вышиб себе мозги. В тот момент, когда мы встретились, мы оба давно были искалечены судьбой. Любая благородная реабилитация сейчас будет запоздалой. Фатальное трио: двое мужчин и собака, и у каждого – свое сумасшествие… Стивен смог слегка отдохнуть от иголок, а я – от бутылки, но это не могло длиться долго. Спартанская реальность холодного нового дня почти наверняка заставила бы его красть ради дозы, а меня – убивать ради компании… Стивен, наверное, сейчас отправляется в трубу камина на Голдерс-Грин. Они должны привести меня в цепях, обнаженного, на площадь Пикадилли, и посыпать мою голову его пеплом в исцеляющих лучах солнца.

Эта путаница еще больше подчеркивается в его комментариях к «Печальным наброскам». На одном из набросков изображено тело, засунутое в шкаф, на другом – два тела под половицами, на третьем – тело светловолосого юноши, ритуально раздетое после убийства:

«Через двенадцать часов его тело стало холодным, и его сковало трупное окоченение – его руки так и застыли в том положении, в котором я их оставил. Мне пришлось силой расправлять ему конечности, когда прошло еще двенадцать часов. Я надеваю на него чистое нижнее белье и кладу его на гостевую кровать. Я плакал по нам обоим».

На четвертом рисунке изображено тело, лежащее на столе, и другой мужчина, – очевидно, сам Нильсен, – стоящий рядом и разглядывающий его: