Я могу ассоциировать себя только с образом мертвого человека, которого я мог бы любить. Образ моего мертвого дедушки будет его моделью, наиболее сильно отпечатавшейся в моем сознании. Похоже, они должны были умереть, чтобы я мог выразить свои чувства – священные чувства, которые я испытывал к дедушке. Это была псевдосексуальная инфантильная любовь, которая так и не созрела и не развилась в нечто большее. Только сейчас я сумел разглядеть ее – и вырос из нее всего за пару дней… Мне полегчало. Самопознание пришло слишком поздно, чтобы спасти мертвых или меня самого… Любовь, потерявшая время и направление, утратившая разумность…
После смерти все эти мужчины выглядели точно так, каким я в последний раз видел Эндрю Уайта: их вид приносил мне сладкую горечь, временное умиротворение и чувство смысла. Тогда я этого не понимал, но сейчас отчетливо вижу.
Нильсен развивал эту теорию осторожно. Он знал, что она не идеальна и местами не совсем логична, и с нетерпением ждал более профессионального мнения от психиатров – доктора Боудена и доктора Маккейта. Более того, даже самое подробное объяснение вовсе не обещало конца пути. Далеко нет. Несколько важных образов было разблокировано этим осторожным выводом. Теперь он думал, что ему все ясно, и то, что он увидел, было ему отвратительно. Первой его реакцией на это оказалось запоздалое сожаление.
10 февраля 1983 года полиция отвезла Нильсена по его предыдущему адресу проживания, в дом № 195 на Мелроуз-авеню, и он указал им, где конкретно копать, чтобы найти человеческие останки для криминалистической экспертизы. На том этапе его цель носила чисто практический характер, его методы были быстрыми и аккуратными. Теперь, по прошествии времени, чувствуя временное облегчение от возможного объяснения этих загадочных событий, Нильсен испытывал несколько другие эмоции по отношению к тем, кто умер на Мелроуз-авеню. Освобожденный из оков своего непонимания, теперь он мог наконец испытать и исследовать свое раскаяние:
Я со стыдом вспоминаю о том, что это небольшое пространство на полу в гостиной видело двенадцать смертей, а кострище за садом – двенадцать сожжений… Я ухаживал за этим садом, заботился обо всем, что в нем росло. Но удобрение для него оказалось слишком дорогим… В земле навсегда останутся частички их пепла.
Как я могу искупить вину и ответить за все страдания и горе, причиненные семьям убитых мной людей? Будут ли они ненавидеть меня вечно или со временем все-таки простят?
Иногда он думал, что лучше бы оставить их покоиться с миром на Мелроуз-авеню и не говорить полиции, где они лежат. В иные дни он заставлял себя вспоминать их, населять свою камеру их образами, зарисовывал их тела такими, какими он запомнил их после смерти. Это портфолио, озаглавленное «Печальные наброски» (некоторые из которых вы можете увидеть в этой книге), было бы крайне пугающим, если бы автор сделал его лишь ради забавы. Нильсен сказал, что его наполняло презрение к самому себе, когда он садился за эти рисунки, и по краям листов описывал свои чувства. «Они такие, какими я их запомнил, – гораздо хуже вспоминать, как в действительности выглядели их кожа, волосы и мертвая плоть».