Убийство ради компании. История серийного убийцы Денниса Нильсена

Заключенный, чье имя мы называть не будем ради его защиты, однажды пытался повеситься, но у него не вышло. Его накачали успокоительным, из-за чего его взгляд остекленел – он едва походил на человека. Когда Нильсен увидел его впервые, то испытал нечто вроде катарсиса: его переполнили жалость и страх. «Надеюсь, это не нанесло ему значительных повреждений мозга, – писал он. – В его боли и жутком состоянии я видел образы моего прошлого. Я виноват в том, что причинял эту боль другим». Он расспросил одного из сотрудников больничного крыла, который подтвердил, что повреждение мозга для этого заключенного – исход вполне вероятный. Нильсен в своем дневнике написал по всей странице: «НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ» — слова становились все более нечитаемыми и бесформенными и закончились отчаянными невнятными каракулями, когда его ручка уехала вправо ломаной линией. Это признак человека, близкого к нервного срыву, и притом вполне искреннему. Повесившийся заключенный со временем восстановился[27].

Единственным утешением ему служило знание о том, что ни одну из этих смертей, за которые он был ответственен, он не планировал сознательно. Так он и написал в письме к детективу Чемберсу, которого я уже упоминал ранее, но, говоря по правде, такого рода заявление, которое, как он знал, прикрепят к делу, выглядит циничной попыткой манипулировать следствием – ведь оно может значительно повлиять на определение намерений убийцы. Он возвращался к этой мысли снова и снова в моменты слабости. Размышляя над обвинениями в умышленном убийстве, он писал: «Я твердо убежден: что бы ни послужило изначально причиной для всех этих нападений… решимости и силы в них было мало». Нападал на жертв он всегда внезапно, и так же внезапно мог прекратить атаку. Если бы он действительно хотел убить человека, который и так уже находился без сознания, то наверняка сумел бы довершить начатое, верно? Так почему же он остановился? Почему он провел много часов в попытке оживить Карла Стоттора? Таким был ход мыслей человека, который увидел в себе демона – и испугался. Чтобы сохранить рассудок, он должен был найти в себе и ангела тоже. Будущее его самооценки зависело от существования этого ангела.

Иногда Нильсен обвинял «общество». Возможно, говорил он, этого кошмара не случилось бы, если бы мы жили в таком обществе, в котором люди заботятся о ближнем своем, а молодым ребятам не приходится отчаиваться и становиться бездомными. Здесь он несколько путает понятия. Иногда Нильсен предполагал, что его жертвы не стали бы жертвами, если бы их вовремя замечали другие люди. Газеты, сказал он детективу Чемберсу, будут ликовать после суда, однако «Десы Нильсены, Стивены Синклеры, Билли Сазерленды и Мартины Даффи так и будут бродить по жизни вслепую, полные тревоги, никем не замеченные и одинокие. Общественность больше интересует чья-то смерть, чем жизнь». Помещая себя в один ряд с жертвами, Нильсен таким образом выражал солидарность с ними против этого равнодушного мира. Возможно, думал он, он совершил ошибку, пытаясь нести на своих плечах в одиночку всю заботу, в которой эгоистичный мир им отказывал (как тогда, когда он пытался говорить за всех профсоюзных рабочих и был за это презираем): эмоциональное давление оказалось слишком велико. «Отчасти их [жертв] разрушение могло быть связано с моей досадой на то, что я не мог решить их проблемы». Звучит абсурдно, но Нильсен действительно мог убивать отчасти в качестве мучительного протеста против социальной несправедливости: он убивал не личностей, но общество в целом. И что же такого общество сделало? Помимо пренебрежения заботой о его жертвах, оно пренебрегло самим Нильсеном. Так что путаница здесь циклична. Общий гнев против социальных преступлений сузился до обиды на то, что оно, общество, пренебрегало самим Десом Нильсеном. Если бы общество демонстрировало меньше равнодушия, оно бы увидело, в каком состоянии находился Стивен Синклер – его руки были иссечены шрамами в попытке наказать самого себя; и, конечно же, они могли бы тогда разглядеть незаметного и далекого мистера Нильсена. «Я подавал сигналы о помощи с самого начала, но никто не захотел обратить на них внимание».

Такое искаженное понимание ответственности не могло задержаться у него надолго. В конечном итоге настал момент, когда Нильсен больше не мог уклоняться от правды или перекладывать с себя вину. Он углубился в самоанализ: