Убийство ради компании. История серийного убийцы Денниса Нильсена

Убивать плохо, и я сам стер свои принципы в порошок. Масштаб этой катастрофы неизмерим, и ответственность за это лежит только на мне. Если меня выведут из зала суда и сразу же повесят, это станет вполне закономерным итогом. Только тогда я смогу освободиться от вины. Общественность это тоже порадует: толпа линчевателей предпочла бы иметь шестнадцать трупов, а не пятнадцать. Я задушил этих мужчин и юношей. Я украл их право на жизнь… Мои убийства не несли никакой благой цели, потому что никакие убийства ее не несут.

Полагаю, мои действия были мотивированы эмоциональным расстройством в уникальных обстоятельствах экстремального психологического давления: я потерял контроль над некоторыми областями в моем подсознании… Я не могу представить себя нарушающим закон и причиняющим людям вред ради материальной или финансовой выгоды, из зависти, похоти, ненависти или из садистского удовольствия. Моя болезнь индивидуальна, и я должен был обратиться за помощью, чтобы вылечить ее. Но это не оправдание для убийства пятнадцати невинных человек и попыток убить еще восемь. За эту грань мне не следовало переступать.

Мне не пойдет на пользу, если я избегу справедливого наказания. Я безответственный, эгоистичный ублюдок, который заслуживает всего, что с ним будет. Общественность имеет полное право называть меня хладнокровным сумасшедшим убийцей. Ни в одну другую категорию я просто не вписываюсь.

Подобные высказывания рождались у него во время самых острых приступов депрессии на выходных с 29 апреля по 2 мая, когда он всем рассылал письма, в которых заявлял, что не должен жить вместе с людьми и следует заранее считать его мертвым. Этот кризис запомнится ему надолго – он последовал сразу за отказом в посещении церковной службы. Когда депрессивное настроение немного сбавило обороты, на него снизошло внезапное озарение: представив себя в могиле, Деннис Нильсен тут же увидел последнее воспоминание о своем дедушке, неподвижно лежащем в открытом гробу в доме № 47 на Академи-роуд во Фрейзербурге. Все пути сошлись в одной точке: то, как он едва не утонул в море; его тяга к земле на Шетландских островах; его нарциссические фантазии с зеркалом; его представление о себе как о трупе, который нужно любить; странное ощущение любви (или все-таки гнева?) во время убийств; ритуальное омовение мертвецов и забота о них. Нильсен спокойно взглянул на свою ситуацию в свете открывшегося ему понимания. Оно пришло к нему интуитивно, но развивал он мысль уже сознательно. Могла ли в этом заключаться подсказка к причинам его эмоционального расстройства?