Убийство ради компании. История серийного убийцы Денниса Нильсена

По мере того как костер угасал, Нильсен еще несколько раз возвращался к нему, чтобы посмотреть, не осталось ли каких-то видимых улик. Заметив в центре кострища череп, он раздробил его садовыми граблями в порошок и разровнял землю на его месте. Когда не осталось ничего, кроме пепла, он положил на этот пепел несколько кирпичей из сарая, чтобы отбить охоту у любопытных в нем копаться. Затем он вымыл пол сарая с дезинфицирующим средством, дал ему высохнуть и заменил дверь. Наконец, он поставил на место доски в заборе и вернулся в квартиру, утешая обеспокоенную Блип. «Все хорошо, – сказал он ей. – Теперь все будет хорошо».

Всего один день ушел у него на то, чтобы бесследно (или, как позже оказалось, почти бесследно) избавиться от останков шестерых людей.

После Нильсен вымылся, оделся и доехал на метро до станции «Тотенхэм-Корт-Роуд». Оттуда он пешком дошел до паба «Сэлисбери» на Сейнт-Мартин-Лейн, где встретил молодого человека и отвез его к себе домой на такси. У них был вполне удовлетворительный секс, после чего они уснули вместе. На следующее утро они дошли до станции «Виллесден-Гарден» и попрощались. Нильсен никогда больше его не видел. Он чувствовал, что, возможно, прошлое наконец осталось в прошлом и никогда больше не вмешается в его настоящее.

Это, как он говорит, был первый откровенно сексуальный контакт, который он позволил себе за прошедшие два года, с тех пор, как начались убийства. Почему? Долгая череда случайных знакомств, которые годами заканчивались в его постели до Рождества 1978 года, внезапно прекратилась после первого убийства и не продолжилась вплоть до того момента, когда следующие шесть жертв исчезли в огне. Почему Нильсен ощутил потребность в обычном сексе и позволил себе наслаждаться им сразу же после этого ритуального сожжения? Символизировал ли костер освобождение от внутренних оков, сброс надоевшей личности? Возможно, он считал, что не сможет вернуть прежнего себя, пока тела жертв остаются на его территории как физическое доказательство его новой, преступной личности? И почему он отказывался от секса, пока эти тела продолжали копиться? Вряд ли для того, чтобы защитить других: он не занимался сексом ни с кем из шести жертв, а значит, секс не являлся для него обязательным условием убийства. Возможно, он считал, что за секс ему следует чувствовать себя виноватым, а за убийство – нет? Секс – грязь, убийство – чистота? Или наоборот, он не мог позволить себе заниматься сексом, пока не изгонит сидящего внутри него демона?

Но демон не был изгнан. Кошмар продолжался: еще пять человека умерло в 1981-м, часто без всякого мотива, поскольку мало кто из них хоть как-то интересовал Нильсена. На самом деле 1981 год оказался для Нильсена кризисным во многих отношениях, нарастая до оглушительного крещендо, которое не стихало вплоть до его отъезда с Мелроуз-авеню.

Во-первых, продолжительное пренебрежительное отношение Комиссии по повышению на Денмарк-стрит злило его и вгоняло в депрессию. В то же время он стал жертвой нескольких мелких ограблений (часто из-за собственной невнимательности) и однажды подвергся нападению прямо на улице, когда, пьяно пошатываясь, шел домой из паба на Криклвуд-Армс. Противник был сильнее, отобрал у него пиджак и ботинки и оставил его лежать в чьем-то саду. Что еще хуже, в пиджаке находилась его месячная зарплата, больше трехсот фунтов стерлингов, и Нильсену пришлось подавать заявку на выдачу денег в Благотворительный фонд для работников в сфере трудоустройства. После этого он научился не носить с собой больше денег, чем готов был потерять за вечер. Его камеру и проектор к тому времени уже украли в предыдущем инциденте. «Я впадал в депрессию все глубже и глубже от равнодушия жизни», – пишет он, добавляя, что был так подавлен морально (и, как следствие, физически), что однажды потерял сознание прямо посреди улицы, после чего вызвал себе «Скорую», чтобы его забрали в больницу Парк-Роял. К этой череде неудач добавлялась работа по делам профсоюза, которой он сам себя нагружал по вечерам и за которую, как он чувствовал (неважно, обоснованно или нет), он почти не получал никакой награды. Он бросался с головой в работу, по его словам, «веря, что каждый час может стать последним», чтобы не думать о скапливающемся под половицами грузе, который грозил разрушить его жизнь в любую минуту. Иногда он размышлял о том, как отреагируют его коллеги, если узнают, что он сделал. Неважно, как серьезно он воспринимал свои обязанности в кадровом агентстве – этого все равно не хватало, чтобы направить в другое русло его убийственные порывы. «Бог знает, что я собирался делать со всеми этими телами, которые продолжали накапливаться… Это стало сродни болезни».

Последней соломинкой стало обострение конфликта в его и без того напряженных отношениях с арендодателями.