Убийство у камина

– Это тоже девятого века. Хотите увидеть глазок прокаженных? Они встали на колени рядом друг с другом, наклонились вперед, и он заглянул в маленькую треугольную впадину у подножия бревенчатой стены. Хотя он не впервые видел такие решетки в церкви, священнослужитель был огорчен, думая о преступниках и нечистых, которые пришли бы к нему и должны были бы слушать мессу из такого изгнанного места. Все это заставляло его думать о Шерр, которая тоже была вне закона, обречена как прокаженная на незаслуженную болезнь. Внутри он мог разглядеть небольшой зал со скамьями и стены с ликами святых. Его охватил озноб, и рядом с ним он почувствовал, как она тоже дрожит. Их тела почти соприкасались под ветвями Тиса. У него было странное ощущение, что они одни в мире и какие-то скрытые силы толкнули их в это место по воле судьбы. Арчири поднял глаза и, повернувшись к ней, наткнулся на ее взгляд. Он ожидал увидеть улыбку, однако лицо Люции было серьезным, в нем была смесь удивления и страха. Не разобравшись, он почувствовал, как в его глазах отразилось волнение. Духи роз были пьянящими, свежими и невыносимо сладкими.

Стук ее коленей успокоил его бурные эмоции и заставил встать. На короткое мгновение он почувствовал себя ребенком, но, как это часто бывает, его тело предало его. Почему бы вам не зайти посмотреть, пока я положу цветы на могилу? – Я ненадолго, – с вынужденным энтузиазмом предложила она.

Арчири бесшумно вошел в церковь и встал перед алтарем. Его взгляд был таким холодным и таким бескорыстным, что любой, кто наблюдал за ним, принял бы его за атеиста. Он стал обходить церковь, чтобы осмотреть скромную купель и прочитать надписи на иконах, которые были на стене, он положил цветы и расписался в книге посетителей. Его рука так дрожала, что его подпись была похожа на подпись старика. Когда Арчири снова вышел из церкви, он не мог ее найти. Надписи на самых старых надгробных камнях были стерты годами и ненастной погодой. Он направился к новой части и стал читать прощальные послания родственников своим покойникам.

Дойдя до конца дороги, где живая изгородь отделяла кладбище от полей, ему бросилось в глаза знакомое имя. Витас, Джимс Витас. Он размышлял, пытаясь вспомнить Это было не очень распространенное имя, и до недавнего времени напоминало ему о легендарном игроке в крикет. Конечно! мольба того молодого человека, который лежал умирающим на улице, напомнила Аскольду еще одну подобную трагедию. Инспектор рассказал ему о случившемся в суде. «Это было более двадцати лет назад…»

Арчири прочитал надпись, чтобы убедиться в этом.

К священной памяти о Витасе Джимс

кто оставил эту жизнь

16 февраля 1945 г.

в возрасте двадцати одного года.

Иди, пастор, и покойся с миром;

Ваша жизнь подошла к концу.

Агнец Божий приветствует

пастуха в его овчарне.

Обернувшись, он увидел, что Люция идет в его сторону. Тени листьев танцевали на ее лице и рисовали фигуры на ее волосах, как будто они были покрыты кружевной вуалью.

– Вы думаете о собственной смерти? -спросила она очень серьезно

– Думаю, да. Это интересное место.

– Я рада, что у меня была возможность показать вам это место. Я очень горжусь своей родиной, если это правильное выражение, хотя я давно не была на своей земле. Я готов везде где необходимо сопровождать Вас. И добавил не теряя ни минуты: – Мой сын приедет завтра. Мы можем пойти с ним все разузнать. Он вежливо улыбнулся и с некоторой гордостью добавил: – ему двадцать один год.

Его глаза на какое-то время вернулись к надписи на надгробии.

– Если вы хотите, мы можем пойти.

Она оставила его напротив гостиницы. Они быстро попрощались, и он понял, чтоЛюция не станет рассказывать про их встречу.. Ему не хотелось пить чай, поэтому он поднялся прямо к себе в комнату. Не зная причины, он вытащил фотографию дочери Даниэла и, глядя на нее, удивился, почему он думал, что она такая красивая, просто красивая девушка, изящная с очарованием молодости. Однако, продолжая смотреть на фотографию, он, казалось, впервые понял причину, по которой Герберт так страстно желал сделать ее своей. Это было странное чувство, которое не имело никакого отношения ни к Шерр, ни к ее внешности, ни к Герберту. В некотором смысле это было повсеместно распространенное сочувствие, но эгоистичное, и оно исходило не от его ума, а от его сердца.

ГЛАВА Десять