Убийство Уильяма Норвичского. Происхождение кровавого навета в средневековой Европе

Этот ряд перенесений останков убитого подростка можно толковать как попытки создать культ Уильяма, но их также можно трактовать как неоднократные поползновения привлечь интерес самых разных групп населения. Монахи контролировали все места захоронения останков, которые упоминает Томас; простым верующим туда было практически не попасть. Монастырское кладбище, дом капитула, главный алтарь находились под эгидой братии, и доступ к ним был ограничен[484]. Алтарь Креста Господня, с другой стороны, был открыт для мирян и являлся основным средоточием их поклонения во время исповеди перед Пасхой – как раз тогда, когда они с наибольшей вероятностью могли вспоминать об Уильяме. Translationes ясно показывают, что, несмотря на все усилия, культ Уильяма не получил широкого распространения.

Основными событиями, порождавшими поклонение святым, были творимые ими чудеса. Такие истории подтверждали веру в божественное вмешательство в дела простых смертных, задавали образцы поведения и способствовали распространению культов людей, объявленных святыми. Они же связывали поклонение святым с местопребыванием их мощей. Во многих случаях рассказы о чудесах наводили на мысли о соответствующих пожертвованиях от заинтересованных последователей. Как объясняет своим читателям Томас Монмутский, «не стоит жалеть усилий, чтобы поклоняющиеся святому верующие узнали источник, который всегда может подкрепить это поклонение. Ибо если малый огонек нашего почитания часто разгорается, снова и снова слушая о благочестивых деяниях святых, в результате он ярко вспыхивает, словно раздуваемый дыханием набожности, и еще сильнее пылает в любви»[485].

Чудеса св. Уильяма обсуждались довольно подробно на основании сведений, извлеченных из множества исписанных мелким почерком страниц, где описывается его post mortem вмешательство в дела людей в Восточной Англии[486]. По большей части, зафиксированные чудеса достаточно стандартны: различные исцеления, угрозы, видения, спасения на море и тому подобное. В случае Уильяма их перечень сопоставим с другими подобными историями тех времен, например со списками чудес, связанных с культами Томаса Кентерберийского, Фридесвиды Оксфордской и Годрика Финчейлского в Англии, а также чудесами, якобы происходившими в Рокамадуре и в других местах во Франции[487]. Истории о заблудившихся свиньях, тяжело больных детях и о грозных сеньорах, приведенных в трепет, вызывали одинаковый интерес.

Возможно, самая удивительная черта пяти книг Томаса Монмутского о чудесах, следующих за двумя книгами о страстях Уильяма, – это то, что в них ни разу не встречается слово «еврей». Нет ни обращающихся в христианство евреев, ни богохульствующих или мудрых евреев, ни евреев, спорящих о заслугах Уильяма или признающих мощь святого, как это происходит, например, в записанных в то же время историях о чудесах св. Фридесвиды или св. Николая. На самом деле после смерти Уильяма его агиографа совершенно не интересуют ни настоящие евреи, ни их обращение в христианство. Какие бы примеры чудес ни приводились, отражая те или иные ситуации или проблемы, чудеса, приписывамые Уильяму, не включали в себя темы еврейства, иудаизма и обращения евреев в христианство[488]. Даже крещение и принятие монашества евреем Теобальдом упоминаются только мимоходом[489]. Это резко отличает текст Томаса от историй о чудесах почти всех остальных предполагаемых жертв ритуальных убийств с XIII века и далее: обретение их мощей или их заступничество почти всегда приводят к многочисленным крещениям, которые словно отражают ожидаемое обращение евреев в христианство в конце времен[490]. Поскольку традиционным августинианским объяснением присутствия евреев в христианском мире было упование на их крещение, отсутствие этого мотива у Томаса достойно упоминания.

Эта черта также отличает текст Томаса и от нового литературного жанра мираклей, сложившегося в XII веке. Средневековые пьесы на народных языках назывались «одним из наиболее антиеврейских жанров в истории английской литературы»[491]. В них «евреи воплощают укоренившееся неверие, основанное на слепом следовании <…> сомнениям умствований», что представляло собой серьезную угрозу «парадигме спасения», центральной для новозаветных пьес[492]. В повествованиях о чудесах св. Уильяма эти вопросы никак не затрагиваются.

Чудеса св. Уильяма были традиционными, даже старомодными и в некоторых случаях прямо основывались на историях о св. Мартине Турском, написанных пятью веками ранее. Представляется, что культ удовлетворял потребности личного, местного, семейного или медицинского толка. В той же мере, если не лучше, эти потребности удовлетворялись и другими культами местных и более привычных английских святых. Нет никаких свидетельств того, что норвичские христиане в середине XII века страдали от сомнений и нуждались в культе, который примирил бы опыт и веру[493].