Убийство в доме свиданий

Перед Выжигиным наконец появилась и водка, и закуска. Желая выглядеть похожим на всех прочих посетителей, Выжигин налил большую, тостого стекла рюмку дополна, подцепил с блюда капусты кривой вилкой, почти с отвращением влил в себя дешевую, разбавленную водой водку и вдруг услышал донесшуюся с соседнего стола фразу:

— А фраеришка-то в клевом лапсердаке так лупетками туда-сюда и блудит. Не педель ли?

— Может, и педель, — поддакнул первому голосу кто-то.

Выжигин глянул туда, откуда доносились речи, имевшие к нему, как он догадался, прямое отношение, и столкнулся взглядом с темнолицым бородатым мужиком, на котором, будто насмешки ради, красовался черный фрак, и фалды его, истрепанные едва ли не в клочья, спустились на деревянный заплеванный пол. Цепкая память Выжигина тотчас воспроизвела имя и род занятий этого человека.

Он видел это лицо, запечатленное в профиль и анфас, на фотоснимке в череде других лиц, принадлежавших людям, находящимся в розыске. Их фото давались для просмотра всем чинам сыскной полиции на тот случай, если полицейские, находясь в круговерти петербургской жизни, увидят преступника и примут меры к его задержанию. И сейчас один из них, бежавший с каторги душегуб, смотрел на Выжигина, ясно разглядев в нем чужака. «Федька Жгут, зарезавший шесть человек», — мгновенно пронеслось в голове у Выжигина, а темнолицый уже вылезал из-за стола, столкнув со своих колен толстую веснушчатую женщину. Развалистой походкой он приблизился к столу Выжигина и, рванув на себя свободный стул, сел рядом, сразу взявшись за графин, принесенный Степану Андреевичу.

Федька залпом выпил из рюмки Выжигина водки, долго смотрел на него, буравя тяжелым взглядом, и Степан Андреевич, внутренне ощетинившись, вдруг ощутил вперемешку с негодованием сладкую негу власти: он мог сейчас же, вынув револьвер, положить убийцу и громилу на пол, сцепить на его руках наручники и отправить в ближайший участок.

Это чувство было таким сильным, что Вы-жигин потянулся было к нагану, чтобы вначале ударить им в переносье Жгута, а потом решительным командирским окриком принудить его к полному подчинению, но рука сама собой выскользнула из-за пазухи пиджака — весь замысел по поимке «фурии» был бы провален.

— Ты чего сюда приперся? — наконец проговорил Жгут.

— А так, — собрав в кулак всю свою волю, спокойно ответил Выжигин. — На тебя, Федя, посмотреть пришел. Весело ты здесь гуляешь, вот и мне тоже захотелось повеселиться.

Выжигин смотрел на страшное, какое-то неживое лицо убийцы с той же пристальностью, как и Жгут на него.

— Откуда знаешь меня? — спросил Федька.

— Да видал тебя, когда ты в Питере два года назад семью аптекаря Шнейерзона финкой резал, чтобы потом выручку его дневную, двести пятьдесят рублей, в карман положить. Видел тебя, когда, двух конвоиров положив, бежал ты с сахалинской каторги. А еще вижу я, как волокут тебя в арестантское отделение Выборгской части, как бьют тебя тяжелыми коваными сапогами, зубы вышибают тебе, отбивают почки, как сидишь ты в карцере неделю, в холодном карцере, на воде и хлебе, а потом вижу, как заковывают тебя в кандалы да и снова на Сахалин отправляют, в пожизненную каторгу.

По мере того как он говорил, Федька становился все черней лицом. Ответом на речь Вы-жигина мог стать удар финкой, но удара не последовало, зато снова прозвучал глухой голос Жгута:

— Слишком много видеть опасно, господин хороший. За глаза свои не боишься? Ведь и в Неву можно отправиться, раков кормить. Они до падали охочи.

— Не боюсь, Федя, не боюсь, — еще более спокойно отвечал Выжигин. — Я даже уверен, что ты пойдешь и сделаешь то, о чем я тебя попрошу.

— С чего же ты так уверен? — загуляли желваки на скулах Жгута. Все здесь знали и боялись его, и только этот барин в дорогом пиджаке, с аккуратно подстриженными усиками мог смотреть ему прямо в глаза и даже приказывать.

Не отвечая на вопрос Жгута, Выжигин продолжил:

— А сделаешь ты вот что: пойдешь и отыщешь Срезневскую Наталью, проститутку, а как найдешь, позовешь ее ко мне. Знаешь такую? Из благородного сословия будет.

Жгут хмыкнул:

— Наталью? А че ее искать? Вон она, во всей своей бабьей натуре!

И он, повернувшись в сторону, махнул рукой в сторону группы молодцов, то ли воров, то ли пропившихся извозчиков. Они с диким гоготом, посадив на стол какую-то женщину и задрав подол ее короткого платья, лили ей между ног водку, и кто-то из них при этом кричал:

— Пей, душа наша! Наташку-то мы напоили, а тебе, родимая, многотерпеливая и работящая, не досталось!

Эта дикая сцена заставила Выжигина содрогнуться. Особенно отвратительным было здесь то, что Наталья, еще довольно свежая, молодая особа, ничуть не возмущалась, не сопротивлялась. Казалось, все происходящее доставляло ей наслаждение. Она была так естественна и непосредственна, что Выжигин машинально поднялся, чтобы уйти — эту женщину не то что не хотелось спасать, а ее просто уже нельзя было спасти. Но Жгут поднялся тоже и, останавливая своим неживым взглядом Степана Андреевича, спросил:

— Так веду к тебе Наташку?