Убийство в Оптиной пустыни

— Но мой подзащитный не подлежит ответственности, он невменяемый… Его надо послать на принудиловку…

«Начал за здравие, окончил за упокой», — пронеслось в голове у судьи.

И когда Восиленко плюхнулся на стул, судья напрочь забыл, что ждал от защитника новых экспертиз, новых допросов, новых поисков…

Судья встал и пошел к выходу…

Заседатель-мужчина глянул на адвоката и повертел пальцем у виска. Заседатель-женщина качала головой.

А Восиленко ни с того ни с сего засмеялся. Он смеялся после каждого своего выступления, слава богу, не всегда на людях. А волю своим эмоциям давал в консультации на очередном сабантуе, когда его коллеги — кто от хохота, а кто и от излишней дозы спиртного — ползал под столом или в стельку лежал на полу.

Что делал в кабинете судья, метался из угла в угол или сразу сел дописывать решение; порывался изорвать в клочки написанный проект; хватался за телефон и звонил коллегам и советовался, что делать; звонил в коллегию адвокатов и жаловался, что за чудо прислали, его самого надо в психушку; вытаскивал из сейфа спрятанную со времен большевиков иконку и молился, надеясь получить совет Свыше, неизвестно.

Но в 17 часов 23 минуты в сопровождении народных заседателей он вернулся в зал.

И читал:

Прокурорша стояла, как столб.

А Восиленко сгибался, отклонялся, извивался как веревка, готовый вот-вот упасть, мучаясь и страдая, когда же все закончится…

Чтение оказалось более долгим, чем выступление прокурора и адвоката.

И вот прозвучало:

— …Освободить Аверина Николая Николаевича от уголовной ответственности за совершение… состоянии невменяемости… деяние, предусмотренное…. статьей 102 пункт «з»… Применить… меру медицинского характера…

Не знаю, долетело ли оно до следственного изолятора, где в камере куковал убийца; до обители, где опустились на колени около мощей старца Амвросия монахи; до прокуратуры, где допивали ящик водки члены бывшей следственной бригады, но, вне всякого сомнения, все они чувствовали: кто что-то недоброе, кто что-то, наоборот, чрезмерно щедрое и не в меру человеколюбивое.

6. Послесудейские заморочки

— Какой приговор? — кричал в телефонную трубку Мелхиседек.

— Приговора нет… — отвечали из канцелярии суда.

— Как, его отпустили?

— Ну, как вам сказать…

— Так и скажите… — срывался голос у игумена.

— Вынесено определение…

— Вы путаете. Это уголовное дело… Убийцу трех монахов… Что ему дали?.. Сколько?..

После пяти минут разговора с областным судом до игумена дошло, что «приговор» есть, только вместо стенки и тюрьмы убийцу отправили в психушку.

— Одним словом, на курорт… — провыл кто-то из монахов, слушая разговор игумена.

Многие насельники и послушники обители были знакомы с психиатрическими больницами не понаслышке. В них не водили в наручниках, не держали в камерах, не сажали в карцер за провинности. Там безболезненно проводили время, проглатывая предназначенные для лечения таблетки или спуская их в унитаз.

Братия монастыря

Возмущению братии не было предела. И отчаянные головы, несмотря на приближение холодов, предлагали экипироваться по-зимнему и идти на Калугу, где правит Бес, и только благоразумие наместника, увещевания духовника Илии и находчивость игумена, вовремя заперевшего на замок все входы и выходы из обители, уберегли монастырь от столкновения монахов с ОМОНом.

На Оптину снова опустились сумерки…

А судья Рогчеев ждал, когда его решение вступит в силу и листал дело.

Открыл письмо отца инока Ферапонта Пушкарева, читал-перечитывал.

— Не повезло гвардейцу-разведчику. Злодею письмо не зачитали… Он же дурак и не поймет…

Когда 7 декабря к Рогчееву зашла секретарь и положила на стол еще письмо, написанное такими же крупными буквами и зеленым шариком, он сразу узнал почерк Пушкарева.

«Уважаемый судья, прошу вас выслать мне копию приговора по делу Аверина. Сам выехать не могу по состоянию здоровья. Имею ранение. Контузию».

— Чего это он присылает, когда суд закончился? Хотя к лучшему, а то бы кондратий здесь еще хватил.

«Надеюсь, что вышлете копию приговора. С большим уважением к вам. Пушкарев». — Видишь, уважает меня! — посмотрел на секретаря. — «Надеюсь, не задержите. 29. ХI. 93 года». О, десять дней в пути…

И только тут до Рогчеева дошло, чего от него хотят, — приговор! А ведь отец просил дать вышку или обеспечить уход за ним, если оставят живым. А что он вышлет? Кукиш с вышкой и кукиш с помощью…

— Ну… — Секретарь выжидательно смотрела на судью.

— Что глаза таращишь?.. — глубоко въехал в кресло Рогчеев, а потом встал. — Что я пришлю?!!

— Не знаю…

— Иди-иди! Делай с ним что хочешь… Но чтобы он ничего не узнал… — Сунул письмо секретарю в руку.

— Что-что?..

— Порви! Выбрось эту бумажку! Сожги! Я ее не видел, я ничего не слышал о Пушкареве и слышать не хочу…

Чуть не в пинки выпроводил секретаря.

И грузно сел в кресло, расстегнул воротник рубашки.

— Прислал… Вот Татарников не пишет, Рослякова молчит, а этот проснулся. Ранение у него, контузия. У меня тоже после суда ранение и тоже контузия!

В этот день судью Рогчеева доставали. В дверях снова появилась секретарь.