«…Калужское областное бюро СМЭ… зав. отделом Жанжаров… экспертиза начата 24.04.1993 г. в 22.00… Со слов освидетельствуемого… 18 апреля… около 6 часов совершил убийство трех монахов… перед этим был внутренний голос от Бога совершить убийство… изготовил финку и обрез… на звоннице совершил убийство двух монахов… когда убегал, то встретился третий монах… перелез через забор и побежал в лес. Была мысль о самоубийстве. Был в г. Суворове, затем на автобусе приехал в Калугу, а из Калуги пошел пешком в д. Волконское Козельского района. Зашел к родной тетке и был задержан 24.04.1993 утром сотрудниками милиции. Сотрудники милиции с ним обращались нормально…»
— С ним-то нормально, а вот он…
Дальше читала:
«Данные освидетельствования: в теменной области слева… ссадина… покрытая корочкой… сбоку от описанной ссадина… линейная ссадина, покрытая… корочкой… на кончике носа линейная ссадина… на тыльной поверхности левого запястья… ссадина…
Повреждения образовались от воздействия тупых предметов… давностью 5–6 суток к моменту освидетельствования… легкие телесные, не повлекшие за собой расстройства здоровья…»
«Жаль, что в болоте не утонул, — вдруг подумалось Грищенко. — А только о ветки поцарапался…»
Автозак в окружении УАЗов помчал по улицам, вот свернул на спуск к реке и, тормозя, чтобы не разогнаться и не разбиться, спустился к огороженной забором с колючей проволокой каменной коробке.
Лязгнули одни ворота, потом другие, загавкали собаки, и очередного постояльца поглотил Калужский следственный изолятор, который в годы гонений поглотил прежних насельников Оптиной пустыни[13], а теперь — убийцу нынешних.
Об этих страдальцах за веру Аверин мог не знать, может, себя причисляя к таким же, но забывая то, что страдальцы боролись за жизнь людей, а Аверин — их уничтожал.
Сдав дежурным арестанта, Грищенко пожаловала домой, удивив близких скорым возвращением:
— Утром уехала и уже вернулась… — открыли ей дверь. — Пустяшный выезд…
— Очень пустяшный…
Вся следственная группа могла передохнуть. Посты солдат сняли с дорог. Милиционеров убрали из Оптиной, и монахи облегченно вздохнули: теперь не подопьют и не устроят стрельбу. Хотя еще и оставались сомнения: действовал ли Аверин один, но все равно хоть какая-то определенность возобладала.
Всегда после трагических событий наступала пора затишья, и теперь спустя неделю после Кровавой Пасхи пришли дни относительной тишины в Козельск и в Оптину пустынь.
Мортынов систематизировал дело, помечал, что сделано и что нужно доделать, прикидывал, сколько еще провозится с одним и с другим и в свободные часы появлялся в Оптиной пустыни, где его принимали чуть ли не за своего.
Игумен Мелхиседек даже пригласил его в трапезную монахов, где у следователя потекли слюнки от ломившихся от обилия блюд столов, но первое посещение оказалось почему-то и последним. Его больше не приглашали, а если он хотел перекусить, то ходил в трапезную для мирян, которая находилась за воротами обители. И только немного спустя он понял, в чем опростоволосился: монахи, да и паломники, перед принятием пищи и после читали молитву и крестились, а Мортынов по своей безграмотности или простоте этим пренебрег. Но Мортынов не переживал, а довольствовался тем, что ему перепадало в трапезной для паломников.
Ему важнее было побродить по монастырю, сходить в скит, посмотреть на кельи старцев, на хозяйственный двор монастыря, где орудовали монахи и послушники, пройти по той же улочке оптинского поселка со старыми домиками.
Вдохнуть старину, в которую ворвалась современная жизнь. И при виде монаха он почему-то думал: не дай бог, и ему предстоит пострадать, как инокам и отцу Василию. И сумеет ли он к этому последнему шагу на Земле приготовиться?
При появлении послушницы: не дай бог ей пережить пережитое другими послушницами 18 апреля… а заметив мальчишку… все замирало у него внутри: осилит ли он те трудности, которые подстерегут его в жизни, а при виде девочки — тут сердце сжималось: как сложится у нее судьба…
Мортынова переполняло от тяжелого жизненного опыта следователя.
И рука тянулась…
И он, стараясь быть незамеченным, делал рукой крестное знамение.
Он стеснялся…
И к нему почему-то перестали подходить монахи с вопросами о деле…
Они молились о том, чтобы Бог дал ума следователю…
А он в гостинице читал жития Амвросия:
«Какое приятное впечатление производила на любителей уединения эта лесная батюшкина дача, в особенности в тихие майские дни! Утро. Приветливое солнце выплывает из чащи деревьев. Яркие лучи его играют разнообразными переливами цветов на зеленой мураве, усеянной кристалловидными каплями росы. Кругом лес в невозмутимой тишине. Со всех сторон несется пение бесчисленного множества мелких лесных птичек. Все это щебечет, свистит, звенит, трещит и сливается в одну неумолчную торжественно-хвалебную песнь Создателю, уносящую в небесную высь, и там замирающую отдаленным эхом…»
Где она?..
Где-то здесь…
И весь лес вокруг Оптиной представлялся дачей…