Убийца из прошлого

Поначалу всё шло замечательно. Но мы быстро открыли для себя то, что, очевидно, не видели его родители, да и остальные, кажется, не замечали. Роберт Эверетт не только был самовлюблённым до крайности, в его характере были садизм и жестокость, которые он обращал главным образом на тех, кто был слабее его. Он устраивал в роще игры в охоту за сокровищами и пугал самых маленьких мальчиков чуть ли не до истерики. А для нас, старших, он придумал отдельную пытку. Мы должны были приходить в его комнату в башне и служить ему, как рабы. Если мы не слушались, он спускал с нас штаны и порол тонким кожаным шнуром, который носил на талии вместо пояса. Эта деталь костюма вроде как говорила о его связи с природой и жизни на открытом воздухе. А ещё у него был нож… Надо было терпеть боль, насилие, издевательства… Ну, не буду вдаваться в детали. Меня трясти начинает от этих воспоминаний.

А летом в лагерь прибыл новый учитель. Родом он был с севера, служил в армии, получил боевое ранение во Франции, как нам сказали. Ему полагалось несколько месяцев отдыха, и его отправили в наше поместье приносить пользу обществу, пока идёт реабилитация.

Отдохнуть ему, бедняге, не пришлось. По какой-то причине новый учитель и молодой Эверетт с первого взгляда друг друга невзлюбили. Казалось, они готовы в горло друг другу вцепиться, как разъярённые псы. Я, конечно, был слишком мал, чтобы всё понимать в отношениях взрослых, но я прекрасно видел, что Роберт нового учителя боится. Я откровенно наслаждался. Может, поэтому всё так плохо кончилось.

Как-то тёплым июльским вечером мне велели отнести в башню чай со льдом и лимонным соком. Роберт стоял за дверью, подкараулил меня и как выпрыгнет – я и уронил кувшин со стаканом. За это, разумеется, полагалось наказание, сначала порка, а потом это самое… с ножом. Я был гордый и старался не плакать. Но было слишком больно.

Новый учитель расслышал шум и крики. Он вбежал в комнату. Я лежал на полу, текла кровь. Он меня поднял и побежал было за Эвереттом, который молнией вылетел из комнаты и понёсся вниз по лестнице. Учителю следовало его догнать, но сначала он решил попробовать меня успокоить: вытер кровь, обнял.

Не прошло и нескольких минут, как Роберт вернулся вместе с родителями. И всю вину свалили на нового учителя.

Себастьян Роуз откинул голову и посмотрел на потолок.

– Ты, наверное, уже догадался, что тем учителем был отец Эммы, офицер связи, который утонул на Шпицбергене, когда Эмме было всего четыре года. Джордж Фрей, но с годами я забыл его имя. И не помнил до тех пор, пока Эмма не нашла в старом чемодане на чердаке его письмо, отправленное из усадьбы и адресованное жене, матери Эммы. Он называет меня по имени и очень лестно обо мне отзывается. Совершенно незаслуженно, к сожалению.

– Ничего себе история. – Кнут был глубоко потрясён. Никогда раньше они не были так откровенны. – Теперь, когда я это знаю, он мне окончательно разонравился. Ты-то сам что? И как ты только можешь находиться с ним в одной комнате?

Себастьян Роуз вздохнул.

– Всё не так просто. История на этом не закончилась. Состоялось разбирательство. К нам приезжала районная медсестра, приходила полиция. Нас, детей, допрашивали.

– Ты обязан рассказать Эмме. Она не поймёт, почему ты не сказал ей правды перед началом встречи. Она-то ходит и мило улыбается Эверетту, потому что думает, что он твой старинный друг.

Себастьян Роуз смотрел в сторону, в лице его была печаль и что-то ещё.

– Этого я не мог себе простить, все эти годы не мог простить. Я так основательно всё забыл, что только гнев Эммы, рассерженной тем, что я не помнил её отца, смог пробудить эти воспоминания. Понимаешь, мы же были просто дети. Оставшиеся без родителей, одинокие и напуганные дети. Ладно, кончаю оправдываться. На допросе я не сказал ни слова в защиту того, кто защитил меня. До сих пор помню его взгляд, он смотрел почти сочувственно. Он даже чуть-чуть улыбнулся, словно хотел приободрить меня.

Они немного посидели молча. Слушали голоса снаружи, шум шагов по гравию. Прохожие свернули с дороги и затопали по крыльцу отеля. Хлопнула дверь. Затем всё стихло.

Себастьян обеими руками потёр лицо.

– Как ты понимаешь, этого я Эмме рассказать не могу. Мне стыдно, просто-напросто стыдно, что я предал её отца. Но и это ещё не всё – остаётся главная причина, по которой мне надо было как можно скорее с тобой переговорить.

Он сидел в углу гостиной и делал вид, будто дремлет после обеда. Остальные ветераны расселись по кожаным креслам бордового цвета, огромным, как надувные спасательные плоты. В камине потрескивали берёзовые поленья, привезённые с Большой земли и идущие в ход только по большим праздникам. Стюард принёс коньяк с продуктового склада за столовой. Он так давно работал здесь, что мог себе позволить время от времени нарушать правила, не спрашивая разрешения у начальника станции.

– Забирались вы когда-нибудь раньше так далеко на север, а? – Стюард, как и все шпицбергенцы, жадно интересовался любыми подробностями истории архипелага.