Убийца, ваш выход! Премьера

Найджел видел, что он уже меньше нервничает, лучше держит себя в руках, похож на человека, принявшего решение и радующегося этому.

— Значит, так. Когда ты приходил утром, я был сам не свой. Не спал ночь и пребывал в ужасном состоянии: мысль, что это я убил Артура Сюрбонадье, сменилась страхом, что твой друг Аллейн подозревает, что я сделал это намеренно. Ты не представляешь, какой это кошмар! Наверное, по-настоящему виновный человек не испытывает такой паники. Мне казалось, что мне не удастся доказать свою невиновность и что, несмотря на все твои слова, они подозревают именно меня…

— Напрасно тебе так казалось.

— Надеюсь. Но тогда у меня были только такие мысли. В голове был полный кавардак, а когда ты стал спрашивать о том деле по обвинению в клевете и о том, знался ли я с Сюрбонадье в Кембридже, я подумал: «Его прислали с этими вопросами. Аллейн решил, что Найджелу я все выложу как на духу». Ты даже не догадываешься, как мне было худо! Нет, не перебивай! В общем, я тебе солгал: сказал, что в те времена мы с Артуром не были знакомы. Это неправда: на самом деле я был с ним хорошо знаком, хотя недолго, пока не разобрался, какой это неприятный человек. Я был моложе его и, наверное, даже дурнее большинства юнцов. Когда он пригласил меня на вечеринку с героином, я решил, что это очень смело, мне захотелось рискнуть…

— Боже правый! — простонал Найджел.

— Вот именно. Я побывал там всего раз. Невероятная гадость! Я набрался не так сильно, как остальные, и подействовало на меня не очень. Наверное, у меня оказалась высокая сопротивляемость. Наутро я почувствовал себя болван болваном и решил, что больше туда ни ногой. Навестил Сюрбонадье и все ему выложил. Не хотелось ходить вокруг да около. Он еще не проспался и был слезлив. Принялся со мной откровенничать, наплел с три короба про своего дядю и… и про Стефани Вон.

Гарденер перевел дух и продолжил:

— Я ктому времени уже видел ее на сцене, в «Отелло». Если я скажу, что уже тогда в нее влюбился, ты можешь счесть это помпезностью, но это правда. Сюрбонадье стал распространяться об их дружбе, и я его возненавидел. Потом он сказал, что его дядя собирается давать ей заглавные роли в спектаклях и что он дядю ненавидит и знает про него много всякого, в частности, про замешанность Сейнта в торговле наркотиками. И про его любовниц наплел. Стефани казалась воплощением невинности, и меня стало мутить от одной мысли, что и она… Говорю же, я был возмутительно молод. Сейнт показался мне олицетворением зла. Кошмар какой-то! В психологии я не силен. Наверное, сыграл свою роль героин. Мы оба были хороши! Когда Сюрбонадье завел заплетающимся языком речь о том, что при желании он может загнать дядюшку в угол, я стал его на это подбивать. Он сказал, что Сейнт отказывается оплачивать его счета, но он столько знает, что сможет его заставить. Он обмолвился о возможности написать статью, и эта мысль показалась мне дельной. Потом я вспомнил, зачем пришел, и попытался ему объяснить, что больше не стану посещать его вечеринки, но он как будто не обращал внимания на мои слова, так был поглощен идеей о статье. Я ушел и с тех пор его сторонился. Когда вышла статья, я сообразил, что это его рук дело. Однажды при встрече он попытался что-то из меня вытянуть. Я коротко ответил, что меня ему опасаться нечего. До этой минуты я ни с кем об этом не говорил.

— Что заставило тебя выложить все мне? — спросил Найджел.

Гарденер ответил не сразу, медленно:

— Я подумал, что полиция примется копаться в прошлом Сюрбонадье и пронюхает, что я давно с ним знаком.

— Не в том дело, — сочувственно проговорил Найджел. — Ты испугался, что они взяли совсем другой след. Я прав? Ты понял, что если они не узнают, что Сюрбонадье шантажировал Сейнта, то будут подозревать… совсем другого человека. Ведь так?

— Выходит, они?..

— Нет, не думаю. Во всяком случае, теперь все встанет на место. Она же не считает тебя виновным?

— Мы оба боялись… А сегодня утром, когда она пришла… Господи, только бы ее не заподозрили!

— Теперь тебе излишне об этом тревожиться. Что касается тебя самого…

— Да, как насчет меня? — Гарденер поднял на него глаза. — Найджел, ты должен ответить мне на один вопрос. Не подозреваешь ли ты сам меня хотя бы немного, в глубине души?

— Нет, даю честное слово!

— Тогда и я клянусь честью, что ни я, ни она не виновны в смерти Сюрбонадье. Я не все могу тебе выложить, но, поверь, мы не виноваты.

— Я тебе верю, старина.

— Вот мне и полегчало, — объявил Феликс Гарденер. — Теперь можно ужинать.

Ужин был замечательный, вино тоже. Друзья болтали обо всем на свете, иногда возвращаясь к роковому делу, теперь уже без прежней опаски. Гарденер вдруг выпалил:

— Страшно подумать, какое незавидное будущее ждет семью Сайме!

— А ты не думай! Лучше подумай об «Единороге».

— Ты о постановке? Поверишь ли, он уже склоняется к тому, чтобы и дальше ставить «Крысу и Бородача»!

— Неужели?