Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

Я был вынужден приказать раздеть обоих непокорных, чтобы отыскать их багажные квитанции, но эти молодцы предпочли скушать свои квитанции, то есть они буквально их проглотили.

Что же касается третьего задержанного, то он не сопротивлялся и при аресте довольно добродушно позволил себя связать. Это был мужчина лет сорока пяти, с красным лицом и склонностью к полноте.

— Господин Горон, — спокойно сказал он, — я вас знаю по вашей репутации; вы справедливый человек и всегда стараетесь оградить честных людей от злоумышленников, но сегодня вы ошиблись и скоро об этом пожалеете. Клянусь вам, что я не знаю этих людей, с которыми встретился в первый раз в жизни сегодня в поезде.

Но у меня не было ни времени, ни охоты его слушать.

Когда Виктор Шевалье понял, что он арестован и нет никакой возможности вырваться из рук полиции, он быстро овладел собой. К нему вернулось его хладнокровие и самообладание, он очень вежливо извинился, что в запальчивости надавал тумаков полицейским, потом вынул из кармана бумажник и, подавая его мне, сказал:

— Взгляните, господин Горон, вы ошиблись, и вот доказательства!

Это были документы на имя Феликса Крузе!

Теперь уже никакого сомнения не осталось. Личность Шевалье была достаточно выяснена.

— Ну, дружище, — сказал я, — вы сами себя выдали. Эти бумаги были украдены вами у Феликса Крузе, и я имею неоспоримое доказательство, написанное вашей рукой. Вот, читайте.

Растерявшийся Виктор Шевалье опустил голову, очевидно недоумевая, как мог приятель выдать его.

Его спутник, пытавшийся, так же как и он, бежать, отказался дать какие бы то ни было сведения о своей личности и отрицал, что знает этого попутчика, но было очевидно, что это два сообщника.

Невзирая на протесты добродушного пассажира, я был уверен, что третий задержанный принадлежит также к этой компании. Сколько он ни уверял с благородным негодованием, что не имеет ничего общего со своими дорожными спутниками и совершенно их не знает, ему все-таки не удалось меня убедить.

В то же время, чем больше я в него вглядывался, тем настойчивее у меня мелькала мысль, что я видел где-то, только, наверное, не в храме Божьем, этого молодца с жирным красным лицом.

Однако память на этот раз туго повиновалась моим усилиям, и я никак не мог фиксировать своих воспоминаний.

Когда все пассажиры взяли свой багаж, начальник станции любезно указал нам на три оставшихся не взятыми чемодана, а также на картонку, в которой находился совсем новенький цилиндр с инициалами «Ф. К.» — очевидно, долженствовавшими означать «Феликс Крузе», то есть новый псевдоним Виктора Шевалье. В каждом из чемоданов находилось по путеводителю по железным дорогам, а также по несколько паспортов на различные имена.

В чемодане Крузе, кроме того, оказался портфель с бумагами, который он украл накануне у одного хлебного торговца.

Этот Шевалье был изрядный коллекционер и устраивался так, чтобы всегда иметь наготове несколько различных паспортов.

Беседуя с Виктором Шевалье, я наблюдал за третьим героем, который спокойно сидел в кабинете начальника станции, где происходила вся эта сцена.

Он кидал на Шевалье взгляды такого уничтожающего презрения, что, наверное, человек, менее привычный, чем я, к маленьким комедиям, был бы обманут.

— Заметьте, — сказал он мне, когда я начал его допрашивать, — я нисколько не сержусь на вас за то, что вы меня задержали. Увы, я слишком хорошо знаю, как часты юридические ошибки. Впрочем, для меня это только вопрос времени. Я должен вооружиться терпением, и вот увидите, господин Горон, что вам придется передо мной извиниться. Мое имя Гатин, — добавил он совершенно патетическим тоном, — я приехал в Анжер единственно для того, чтобы купить дом, о продаже которого прочел публикацию в газетах.

Тем временем как он говорил, я продолжал пристально на него смотреть и задавал себе мысленно все тот же вопрос: «Где я видел это лицо?»

Я был уверен, что мне не приходилось его арестовывать, в то же время что-то подсказывало мне, что этого субъекта я видел когда-то при обстоятельствах, свидетельствующих далеко не в его пользу.

Когда я покончил с Тотором, владельцем знаменитого попугая, надоедливый толстый опять обратился ко мне.

— Господин Горон, — сказал он тоном сердечного удручения, — я вижу, что положение принимает серьезный характер, так как вы подозреваете меня в сообщничестве с этими людьми, которых я встретил впервые сегодня утром, а потому я решился, чтобы убедить вас, сделать одно очень тяжелое для меня признание.

— А! — воскликнул я. — Вы уже побывали под судом?

— Увы, да, но это было очень давно… Теперь тот давно забытый грех юности опять пришел мне на память, и я с ужасом думаю, что он будет поставлен мне в укор.

— Что же вы сделали?