Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

Из этой последней категории я задержал одного субъекта, известного в своем кругу под прозвищем Леблан. Его специальность состояла в том, что он выдавал себя за агента-блюстителя нравов.

Он знал тех негодяев, которые по вечерам бродят на Елисейских полях или по бульварам, — всех этих падших созданий мужского пола, из которых комплектуются кадры самых опасных бандитов.

Леблан терпеливо их выслеживал, и, как только замечал, что какой-нибудь из них завязывал разговор со старым, хорошо одетым господином, он тотчас же точно из-под земли вырастал и, назвавшись «агентом-блюстителем нравов», делал вид, что хочет арестовать их. Только за более или менее значительную сумму, которую ему всегда охотно давали во избежание скандала, соглашался их отпустить.

Среди участников шайки Катюсса я встречал вульгарных взламывателей замков, карманников и, наконец, специалистов системы американских краж. Этот способ воровства, о котором так много говорилось в газетах, все-таки удается. К сожалению, на это есть уважительная причина, дело в том, что мошенники, применяющие американский способ воровства, действуют главным образом на бесчестные инстинкты толпы.

В таких случаях обманутый нисколько не честнее обманщика.

Среди документов, иногда очень интересных, которые мне присылали заключенные, есть одно письмо, представляющее любопытное объяснение американской системы воровства. Это послание я получил из центральной тюрьмы от одного заключенного, когда-то мною же арестованного. Тем не менее он все-таки был мне признателен за некоторые снисхождения, которые ему оказывали по моему распоряжению. Я почти целиком привожу эту странную исповедь, нагляднее всего характеризующую факт:

«Американская система.

Участников должно быть, по крайней мере, двое, и вот мы отправляемся оперировать на вокзалы Сент-Лазар или Северной железной дороги.

Один из нас одевается чисто, но не роскошно, между тем как наряд другого должен быть чрезвычайно изыскан, с отпечатком немецкого или английского покроя. Предположим, например, что я изображаю субъекта скромно, но прилично одетого. Я вхожу на станцию и направляюсь в сторону кассы, где выдают билеты на дальние расстояния. Делая вид, что внимательно читаю расписание поездов, вывешенное на стенах, тем временем зорко разглядываю «головы» тех, которые подходят брать билеты.

Как только я замечаю подходящую добычу — субъекта, имеющего простоватый вид, — начинаю прислушиваться, куда он берет билет, потом, справившись по путеводителю о часе отхода поезда, на котором он должен ехать, тотчас же приступаю к делу, то есть завожу с ним разговор.

Я очень любезно спрашиваю его:

— Милостивый государь, не будете ли вы так любезны сказать мне, в котором часу отходит поезд в X., — само собой разумеется, X. то место, куда он взял билет.

В большинстве случаев он отвечает мне таким же любезным тоном, и разговор завязывается.

Я вынимаю часы и говорю:

— Ах, какая досада — оставаться в этой скучной станционной зале еще целых полчаса, не пойти ли нам чего-нибудь выпить?

Если субъект соглашается, значит — клюнуло. Тем временем как мы направляемся в первое попавшееся кафе, я пользуюсь благоприятным моментом, чтобы шепнуть моему спутнику несколько лестных комплиментов.

— Как я рад, что попал на такого попутчика, как вы! Если бы вы знали, как неприятно ехать с людьми, которые всю дорогу не разинут рта…

Но здесь выступает на сцену мой товарищ, изящный костюм которого должен иметь английский или немецкий покрой, смотря по тому, на каком языке он говорит, — предположим, на английском. Само собой разумеется, он все время не терял меня из виду, в ту минуту, когда мы, то есть мой спутник и я, направляемся в кафе, навстречу нам неожиданно появляется какой-то иностранец, который обращается к нам на ломаном французском языке с сильным английским акцентом:

— Может вы показать мне монументы?.. Вы знает город? Я заплатит!

Я с самым беззаботным видом обращаюсь к моему спутнику и говорю:

— Что это за чучело? Я не понял ни слова, что он говорил.

— Разве вы не видите, что это иностранец, должно быть, англичанин, — серьезнейшим тоном отвечает он.

Тогда мнимый англичанин в свою очередь замечает:

— Yes, English, yes, sir… Я предложил прохладительное… я хорошо заплатит… если вы покажет монументы… я даст банкнот, если я будет доволен…

В то же время мой сообщник вынимает из кармана толстый бумажник, откуда виднеются иностранные деньги, которые всякий профан, наверное, видел на окнах меняльных лавок.

При этом я замечаю, что глазки моего спутника начинают загораться алчностью, как только он увидел эти денежные знаки.

— Что за чудаки эти англичане, шепчу я ему на ухо тем временем, как мы уже втроем направлялись в кафе, — не зная нас, он вынимает и показывает свой бумажник, признайтесь, что это большая неосторожность, если бы мы были недобросовестными людьми, то могли бы завладеть его бумажником…

Но англичанин обращается к нам еще с одной просьбой:

— Вы знаете хороший куафер для меня?

Я тихонько шепчу на ухо спутнику:

— Отведите его к какому-нибудь модному парикмахеру.