Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

В девяти случаях из десяти рапорт агента представляет простой пересказ слов привратника об этой личности. Отсюда следует, что если не для правосудия, то для обывателей всегда полезно быть в хороших отношениях с привратниками.

Разумеется, привратники такие же люди, как все остальные, не хуже и не лучше других, но они имеют более, чем другие граждане, поводов к неприятным столкновениям с обитателями их домов.

Вот почему привратник неизбежно впадает в преувеличения в хорошую или дурную сторону. Впрочем, разве можно требовать, чтобы он был строго безнравственным?

Весьма возможно, что очень много опасных для обвиняемого отзывов исчезли бы как по волшебству, если бы судебный следователь мог потребовать от агента список всех тех лиц, от которых он получил сведения, а те, в свою очередь, были приглашены в его кабинет, чтобы подтвердить свои показания.

Агент, зная, что подвергается ответственности, будет с гораздо большей осмотрительностью выбирать свидетелей, а те, опасаясь за каждое неосторожное слово, не раз призадумаются, прежде чем повторить какую-нибудь сплетню.

Итак, ответственность за неосновательные показания, по всей справедливости, следует возлагать на агентов, которые составляют рапорты, а не на начальника сыскной полиции.

Помню, однажды, по поводу дела о нарушении таможенных правил, я имел очень неприятное столкновение с господином Деманжем из-за рапорта, составленного одним из моих агентов и подписанного мной, в числе тех 300 исходящих бумаг, которые ежедневно рассылаются из сыскного отделения в различные суды.

Господин Деманж, знакомый со всем механизмом полицейского дела, отлично знал, что мне немыслимо контролировать все рапорты агентов, но внизу стояла моя подпись, и он придрался к ней, на что, кстати сказать, имел полное право. Этот рапорт был составлен в самом категоричном тоне и гласил о клиенте господина Деманжа: этот человек оставляет желать много в отношении честности.

Я призвал агента, писавшего рапорт, и потребовал от него объяснений. Это был курьезный, не вымирающий тип Жовера, казалось, он искренне удивился, что у него спрашивают объяснений по поводу столь простой, столь естественной и даже фатальной вещи, как бесчестность человека, о котором правосудие наводит справки.

— Как, господин начальник! — воскликнул он с негодованием, совершенно естественным для его узкого, одностороннего ума. — Что же удивительного, если я сказал об этом обвиняемом, что «в отношении честности он оставляет желать многого»? Вот что я узнал о нем: шесть лет тому назад, остановившись в одной гостинице и не имея денег расплатиться, он оставил в залоге свой чемодан. Неделю спустя он возвратился и заплатил долг, но так как во время его отсутствия хозяин гостиницы сомневался, то чемодан был вскрыт, и оказалось, что вещи, находившиеся в нем, далеко не стоили ста франков, которые он задолжал в отеле!

Когда я стал объяснять агенту, что можно быть вполне честным человеком, оставить в залог на неделю малоценную вещь, что к тому же неоспоримым доказательством честности этого субъекта служит именно то, что он вернулся, взял свой залог, мой агент смотрел на меня с недоумением.

Он был хорошо дисциплинированным и не возражал против моих замечаний, но я угадывал, что он возмущен до глубины души и, наверное, в эту минуту говорил себе мысленно: «Мой начальник нечестный человек, потому что защищает негодяев».

Вполне возможно, что если бы судебному следователю было предоставлено право контролировать рапорты сыщиков, то в данном случае он так же скоро, как и я, убедился бы, что этот непреклонный инспектор имеет опасные понятия о морали.

Нет ничего удивительного в том, что полицейские рапорты бывают иногда так курьезны.

Но что всего ужаснее, так это доверие, с которым относятся к ним на суде. Если нельзя устранить этого зла, пусть лучше обвиняемых судят только по их поступкам, потому что лучше вовсе обойтись без всяких справок о прошлом подсудимого, чем делать выводы на основании ошибочных рапортов.

Едва я кончаю подписывать почту, как в мой кабинет входит озабоченный и смущенный инспектор и говорит, с досадой почесывая за ухом:

— Патрон, мы опять «промахнулись»…

— А именно?

— Помните, на днях приходил господин и говорил, что может указать вора, укравшего 300 000 франков в одном провинциальном банке? Он подвел нас…

Действительно, у меня был какой-то очень приличный на вид господин и уверял, что поймать так долго разыскиваемого похитителя 300 000 франков очень легко, потому что вор приехал в Париж и поселился в квартале Бют-Шомон, где открыл чайный магазин.

Разыскиваемый вор имел две отличительные приметы, по которым его нетрудно узнать.

На правой ноге у него было растяжение жил и бельмо на левом глазу. Тотчас же было разыскано предписание об аресте, присланное в сыскное отделение после обнаружения кражи и оказавшееся, против всякого ожидания, снабженным очень подробным списком примет и фотографической карточкой.