Убю король и другие произведения

Поскольку в философии и физике это «тело» есть постулат и выражение чувств толпы, то для того, чтобы если не природа, то по крайней мере свойства его оставались неизменными, необходимо поставить условием, что рост людей также навсегда останется постоянным и соразмерным. Всеобщее согласие само по себе представляет в высшей степени иллюзорный и необъяснимый предрассудок. С какой стати все утверждают, будто часы — круглой формы? Нелепость подобных заявлений становится очевидной, если взглянуть на часы сбоку (и мы увидим узкий прямоугольник) или под углом в три четверти (эллипс) — тогда какого дьявола считать истинной форму лишь в тот момент, когда мы пытаемся узнать, который час? Скорее всего, так просто удобнее. Стоит ли удивляться, что дети, выводя пером круглые часы, рядом рисуют квадратный дом — то есть один его фасад, — что тоже абсурдно: редко когда приходится видеть одиноко стоящее здание, разве что в глухой деревне, тогда как на привычной всем нам улице фасады домов выглядят как довольно сильно искривленные трапеции.

С необходимостью приходится признать, что люди (включая сюда женщин и малых детей) слишком примитивны для того, чтобы постигнуть эллиптические фигуры, и к называемому всеобщим согласию члены этой огромной толпы приходят только потому, что предпочитают видеть изгибы лишь с одним изломом, ведь сойтись в одной точке им всегда проще, нежели в двух и более. Они общаются друг с другом и уравновешивают один другого краями собственных утроб, по касательной. Однако даже толпа в конце концов уразумела, что истинная вселенная состоит из эллипсов, а потому уже и бесхитростные буржуа хранят вино в бочках округлых, а не цилиндрических.

Дабы не позабыть за отвлеченными рассуждениями нашего примера касательно воды, задумаемся в этой связи о том, сколь непочтительно следующее высказывание об адептах патафизической науки, вырвавшееся из самых глубин души описанной нами толпы:

IX Фаустролль меньше Фаустролля

Уильяму Круксу

«Прочие же безумцы повторяли без конца, что человек-де одновременно и больше, и меньше себя самого, и на все лады превозносили подобные нелепицы, будто важнейшие открытия»

Талисман Оромана

Доктор Фаустролль (если позволительно будет здесь сослаться на личный опыт) однажды задумал сделаться меньше себя самого и в этой связи решил исследовать одну из четырех стихий, дабы выяснить, как скажется разница в его собственном росте на их взаимных отношениях.

Он остановил свой выбор на веществе, как правило, жидком, бесцветном, не под дающемся сжатию и растекающемся по горизонтальной плоскости в малых количествах; будучи же значительным образом расширено, приобретающем искривленную поверхность и синеватый оттенок на глубине, а по краям оживляемом непрерывным возвратно-поступательным движением; по словам Аристотеля, обладающем, как и земля, изрядной плотностью; на дух не выносящем огня, но зарождающемся от мощного взрыва при разложении оного; переходящем в газообразное состояние при нагревании до ста градусов и плавающем по собственной поверхности, затвердевая — да чего уж там: Фаустролль выбрал воду! И, сократившись до размеров клеща (обыденное представление о парадигме малости), он пустился в путешествие по капустному листу, не обращая внимания на собратьев своих паразитов и увеличившиеся пропорции прочих предметов — покуда, наконец, но повстречался с Водой.

То был шар в два раза выше него, сквозь прозрачность которого границы мира показались ему необъятными, а его собственное отражение в патине капустного листа — вернувшимся к тем величинам, которые он незадолго до того оставил. Он осторожно постучал по гладкой оболочке сферы, словно просил открыть какую-то невидимую дверь: выпученное око податливого хрусталя заворочалось, будто настоящий глаз, дальнозорко прищурилось, затем растеклось по всему своему близорукому диаметру, едва не раздавив тягучей неподвижностью Фаустролля, и вновь вернулось к привычным сферическим очертаниям.

Тогда, скользя крошечными ножками по вытянувшимся подобно рельсам прожилкам на нежно-зеленом листе, доктор — признаем, не без некоторого труда, — покатил хрустальный глобус к соседнему шару; столкнувшись, две гигантские сферы мягко втянулись одна в другую, и перед Фаустроллем благодушно заколыхался новый шар, вдвое большего размера.

Носком ботинка доктор ткнул принявшую столь неожиданный облик стихию: раздался оглушительный взрыв, рассыпавший сноп восхитительно переливающихся осколков, и по арене салатового бархата заплясали мириады мельчайших новорожденных сфер, отсвечивавших матовой крепостью бриллианта, каждая из которых влекла за собой образ того кусочка вселенной, к которому она в тот момент прикасалась снизу, покатыми краями отражая его в свой налившийся чудесной влагой центр.