Он никогда не оставлял для меня записок или открыток. Я не рассчитывала и не ждала от него сюрпризов в виде чаевых или бонуса перед отпуском. Хоть это и может прозвучать странно, он сделал мне совсем другой подарок. Грустный дом научил меня ценить то крошечное пространство, которое мы делили с Мией, комнату, в которой мы жили. Считать ее своим домом и наполнять любовью. Хоть у нас и не было дорогих машин и виллы с видом на океан, друг у друга были мы. Я наслаждалась ее компанией, а не сидела одна в доме, полном воспоминаний. Горечь от моего одиночества и тоска по любви никуда не девались, но я была не одна. Мия спасала меня от них.
Дом Лори
Лето подходило к концу, и солнце садилось медленней, наполняя по вечерам нашу студию переливами розового, оранжевого и фиолетового, вместо беспощадной жары, от которой к утру все простыни у нас были мокрыми. Мия снова начала ложиться в девять, оставляя меня в одиночестве за кухонным столом. В такие вечера я слушала, как проезжают под окном машины и переговариваются соседские парни – дымок их сигарет просачивался к нам через открытые окна. Я сидела, слишком усталая, чтобы читать, над своим ежедневником, в попытке запомнить график с двенадцатью клиентами, у которых я убирала раз в неделю, в две или в месяц. В большинстве этих домов на уборку требовалось три часа, поэтому я успевала в два, а то и в три за день.
Будучи матерью-одиночкой тридцати двух лет с руками в татуировках, я всегда ощущала, что мы с Мией не вписываемся в местное консервативное общество. Мия могла ходить по улице в костюме мыши или в балетной пачке, с растрепанными кудрями. В магазине мы являли собой яркий контраст нарядным и ухоженным «домашним» мамам. Проходя мимо них в отделе с хлопьями, я подмечала большие сверкающие обручальные кольца на пальцах и разглядывала ребятишек, смирно стоявших друг за другом: чистеньких, аккуратно причесанных, с косичками, заплетенными с самого утра.
Одна женщина как-то, бросив взгляд в мою сторону, вдруг обрадованно заулыбалась. Я узнала в ней старую приятельницу матери, но имени не вспомнила. Она спросила, как у нас дела и где мы живем. Когда я рассказала, она поинтересовалась, ходит ли Мия в подготовительное отделение школы на Мэдисон, которую я посещала пару месяцев во втором классе, прежде чем наша семья переехала на Аляску. Я покачала головой.
– Мы немного ограничены в выборе, – сказала я, ожидая, что улыбка сползет с ее лица. – В подготовительной школе надо будет платить, а в яслях принимают пособие, которое я получаю от государства.
Я успела обзвонить местную школу Монтессори и другие частные подготовительные классы, предлагая уборку в обмен на обучение, но нигде не соглашались. Конечно, в образовательном учреждении Мия получила бы несравнимо больше, чем в своих яслях. Я пыталась восполнить этот пробел, читая ей как минимум по полчаса перед сном.
– Дневная школа Бабушки Джуди финансируется Молодежной Христианской Ассоциацией, так что они наверняка принимают пособия, – сказала женщина.
– Бабушки Джуди? – переспросила я, в третий раз пресекая попытку Мии спрятаться у меня под юбкой. Женщина ласково провела пальцем по ее щеке, но Мия тут же отвернулась, прижавшись к моим ногам, и замерла.
– Она там руководит. Вообще она и правда этим детям как бабушка, – объяснила моя собеседница. – Мои ребятишки до сих пор любят к ней заглянуть. Центр находится в одной из тех пристроек за школой. Джуди так здорово все там организовала – как будто действительно у бабушки дома.
Неделю спустя Бабушка Джуди уже встречала нас с распростертыми объятиями. В один из наших первых визитов она отвела меня в свой кабинет, чтобы поближе познакомиться и лучше узнать друг друга. Может, это был тяжелый день или просто я чувствовала себя беспомощной и усталой, но, сидя в ее кабинете и рассказывая о своей жизни, я вдруг расплакалась. Джуди протянула мне салфетку и сказала:
– Ты отличная мать. Я совершенно уверена. А уж я умею отличить хорошую мать от плохой.
Я посмотрела на нее, шмыгнула носом и поняла, что никто раньше мне такого не говорил. За одни эти слова я начала воспринимать Бабушку Джуди как члена семьи.