Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири

Не помогло уменьшительное представление меня, потому что баба в ярости непрерывно орет: «Вон, вон с ним!» и делает движение, как будто ищет что-то, чтобы воплотить в жизнь свое предзнаменование разбить голову. И я обращаюсь к крестьянину:

— Давай вернемся в канцелярию, я не хочу, чтобы моя голова была разбита!

Крестьянин в беспокойстве не знает, что делать. Будет перед всей волостью скомпрометирован и высмеян, поэтому подходит к бабе и успокаивает ее и что-то шепчет ей; но баба в бешенстве не перестает бранить его, и при этом и мне достается не один комплимент.

Наступил настоящий ад! При крике бабы и я, уже злой и раздраженный, начинаю кричать на крестьянина, чтобы он меня сейчас же проводил, откуда взял. В этом крике слышится (с «палатей») хриплый голос испуганного ребенка. Итак, вся музыка — три голоса гремят фортиссимо, а жалобные тона крестьянина, как лязг мандолины, аккомпанируют этому адскому крику. Крестьянин между двух огней, не знает, что делать. Он подбирает жалобные и ласковые тона и теми обращается к бабе. Я вижу, что под их влиянием баба смягчается и уже мягко подзывает меня подойти к каганцу[392], потому что хочет присмотреться к полячику. Это здесь что-то необычное! Поляк мятежник; ее жжет любопытство посмотреть на него — но я постоянно кричу на крестьянина, чтобы он меня вел в канцелярию, а в сторону бабы приближаться не хочу; теперь крестьянин начинает ласково меня просить и толкает в сторону каганца. Я сопротивляюсь, видя это, баба нетерпеливо хватает каганец и с тем подходит ко мне и, заглядывая мне в лицо, в улыбке открыла огромный рот, от уха до уха, и показала ряд больших как лопаты зубов, и говорит:

— Не бойся, я не такая злая! Но раз тебя этот пьянчуга привел, то уже оставайся, я дам вам чаю — садитесь…

Когда я вошел в избу, несколько детей, раз мать так раскричалась, со страху перед ней, а, может, и перед мятежником, что детей ест и также кричит, убежали на полати — только когда улучшилось настроение матери, и, видя, что мятежник не хищный зверь, чтобы детей пожирать, — слезли и с интересом стали рассматривать мятежника.

За чаем баба вступила со мной в разговор и, глядя на меня, насмешливо сказала:

— И ты не боялся, такое убожество, покуситься на нашего белого царя?

— А видите, — отвечаю я, — что не боялся.

— Это ты такой храбрый? Но, но. А в Петербурге был?

— Был, — отвечаю

— А царя видел?

— Ой-ей сколько раз вот так, как на вас, на него смотрел.

— А как он выглядит? Красивый?

Мне пришла в голову мысль отомстить бабе и за насмешки отплатить насмешками, и я говорю:

— Я думаю, что вы, матушка, очень похожи на него, и если бы вам такую бороду и усы, какие он носит, и в его мундир одеть, то вас бы за царя приняли и так поклоны били, как ему бьют. А красивый ли? — Такой, как вы.

На уродливом лице обрадованной бабы выступила радостная улыбка, она пришла в наилучшее настроение, и это подвигло её на ласки к мужу, которые проявила так, что своей широкой ладонью охватила его обросшую голову, сильно стиснула и привлекла к себе, аж слезы у него в глазах заблестели и зубы оскалились — и, так держа, трясет, что, аж его веки начали дрожать, и отвечает, цедя слова:

— А теперь, сукин сын, знаешь, что я! а что ты? Простой мужик, пьяница, дурачок […]

Zielonka К.

Wspomnienia z powstania 1863 roku i z życia na wygnaniu w Syberyi. Spisał Kornel Zielonka

Lwów, 1913. S. 87–90.

№ 3. Владислав Запаловский — Мемуары 1863–1870 годов. Т. 2