Учебник житейской науки (СИ)

На миг призадумавшись и прикусив губу, охотник довольно улыбнулся:

– Идеально.

Промозглый дождь стучал в окна особняка, вызывая невероятную грусть, ввергая в меланхолию и некоторую даже депрессию. Гастон почти всё своё свободное время проводил с псом и… Рудольфом, что вызвался помогать и ухаживать за волкодавом. Охотник всё больше замечал за графом задумчивость и некоторую грусть, которая невероятно его удивляла. Однако кое-что ещё переменилось в Рудольфе. Он становился всё более ласков со своим пленником, часто снисходил до ласк в постели и даже разрешал делать себя ведомым. Приняв это всё на свой счёт и на счёт хорошего поведения, Гастон не обращал на это внимания, хотя и был благодарен за помощь с псом, что вновь становился на ноги и выздоравливал.

На исходе второй недели, после выдачи Оливеру ещё одной порции лекарств, граф властно обнял Гастона и прислонил к своей груди, мрачно смотря за окно, где за тучами был виден медленно уходящий за верхушки деревьев алый диск солнца. Охотник послушно прижался к груди хозяина особняка, украдкой глянув на его прекрасное лицо, почти буквально отражающее мрачность неба. Такой подавленный вид мужчины был совсем непривычен Гастону, а потому он не удержался от вопроса:

– Что с тобой? Ты уже две недели сам не свой.

Граф перевёл на него пустоватый, ничего не понимающий взгляд, а затем выдавил улыбку:

– Пожалуй, что тебе понять такое не по зубам.

– Мне ещё и не такое было по зубам. – ощетинился мужчина, обидевшись, что ему не стали ничего говорить, хотя он и постарался проявить своё внимание.

Рудольф некоторое время молчал, а затем теснее тесного прижал к себе охотника и приподнял его голову за подбородок:

– На свою голову я полюбил тебя. И мучаюсь тем. Быть может, теперь ты поймёшь, что я имел в виду?

Отпустив охотника, хозяин особняка поднялся на ноги и, одёрнув сюртук, вышел из комнаты пленника, мрачный, словно туча. И только тут до Гастона дошло, что его граф тоже способен к обычным человеческим слабостям и чувствам. Даже таким светлым, как любовь. Впрочем, Гастон не мог судить так – ведь и он сам не мог признаться себе в том, что никогда не любил по-настоящему. Что и ему, так называемому «чудовищу», это было чуждо. Он смотрел на дверь, за которой скрылся граф и не мог поверить собственным ушам. А где-то наверху тоскливо запела скрипка. Так проникновенно и сладко, как не пела никогда, задевая даже самые грубые струны в душе охотника, как и дождь за окном, что тихо подпевал инструменту.

========== Ария седьмая ==========

Даже в том, кто сердцем чист,

Кто, молясь, позабыл про сны,

Может волк проснуться, что спит,

Коль зацвёл аконит под светом осенней луны.

Светлые, прохладные снежинки кружились в воздухе, сияя в слабых лучах солнца, что едва пробивалось сквозь белёсую пелену облаков. Мягкие сугробы покрывали лес и особняк, точно королевские перины. Ступая по мягкому снегу, волкодав тонул в нём едва не по грудь и был этим невероятно доволен, оставляя за собой широкую борозду. Гастон с мягкой улыбкой следил за ним, кутаясь в тёплый плащ, что ему выделил по доброте душевной Рудольф. А может и не просто по доброте душеной, а потому что сказал правду? Брюнет обернулся к мрачному особняку, и мог поклясться, что на одно мгновение разглядел силуэт графа в огромном окне крытой галереи. Но, моргнув, охотник признал, что это было лишь секундное наваждение. Граф стал невероятно нежен с ним, ласков, а это чересчур напрягало Гастона, заставляя его раздражаться и настораживаться, ожидая какой-нибудь очередной гадости. Но всё было кристально чисто со стороны графа – он старался ухаживать за Гастоном, дарить ему всё своё внимание, ласкать его, прикрепляя к себе крепче стальных цепей.