Училище на границе

Он слышал хохот. Слышал веселое тявканье Муфи. Видел, как Муфи хватает хлеб. Потом поедает его. Потом лает. Или уже не лает, а танцует? Все равно. Это немое паясничанье и отдаленный гул голосов ничего не значат. Ничего не значит и то, что все это вертится вокруг его куска хлеба с жиром. Хотя расплющенный ломоть хлеба он видел очень отчетливо, даже то, что корка отстала от мякоти. Но этот предмет к нему уже не имел никакого отношения. Как, например, неполированные доски кафедры, или губка для мытья доски, или измазанная мелом тряпка, которая выглядывала из ящика под доской, словно обиженный, отвернувшийся к стене белый котенок.

Мерени вспрыгнул на возвышение, крутанулся на каблуке и спрыгнул обратно. Геребен запихивал что-то в левый верхний карман своего кителя. Драг стоял у печки и старался не подать виду, как ему весело. На вытертой доске засохли отпечатки Млечного Пути. Медве отчетливо все видел, хотя не смотрел никуда, кроме как прямо перед собой, на правый угол своего столика. Но вот вошел подполковник Эрнст, все встали, сели, и Медве услышал тишину, команду «смирно», потом голос Эрнста. Дождь лил не переставая. Равнодушными волнами накатывали физически ощутимые тошнота и внутреннее отвращение. После того как его одурманило, эти волны уже не причиняли боли.

И важнее всего казался угол зеленой крышки его столика для учебных пособий. Он видел его много раз, но сейчас смотрел на него другими глазами, только и всего. Вернее, не смотрел, потому что и это было не важно, а просто упирался в него взглядом и весь урок не сводил с него глаз. Краска на крышке столика лежала неравномерным слоем. Та часть крышки, в которую уставился Медве, была гладкая, приятного травянисто-зеленого цвета, но к низу постепенно темнела. На краю краска сморщилась; ни на что не похожее, темно-зеленое пятно, следуя волокнам дерева, пересекали три параллельные борозды, видимо, их процарапал циркулем или карандашом кто-то из его предшественников. Медве не думал ни об их происхождении, ни о цели, ни о смысле, а просто смотрел на линии и на пядь зеленой поверхности то с усиливающимся, то волнообразно ослабевающим вниманием.

К концу урока милосердное оцепенение отпустило его душу и в сознании спокойно и ровно полился холодный ужас окружающего мира, подобно тому как льется в горло прокисший стылый суп. Постепенно до него дошло и то, что ему надо идти с рапортом.

Вечером Шульце проводил генеральную репетицию рапортов, и Медве тоже несколько раз доложил ему, что он будет говорить подполковнику. В постели после отбоя Медве основательно продумал то, что он скажет, если подполковник спросит его, каким образом жир оказался на его столике. Как это могло случиться? Почему не вытер? Он продумал все до тонкостей, но получилось совсем не так.

На следующий день, как только начался большой дообеденный перерыв, все бросились в спальню чистить обувь и брюки. Суть рапорта в значительной мере определялась сопровождающей его основательной чисткой обмундирования. Потом они долго ожидали лысого подполковника. Наконец, он явился, и постепенно — каждый раз отдавая честь и шагая бочком вместе с сопровождающими его офицерами от одного к другому, вскоре дошел до Медве. Мальчик лихорадочно отбарабанил ему заученный текст, мол, явился с рапортом по приказу господина подполковника Эрнста, потому что крышка его столика оказалась жирной.

— Что? Крышка?

Медве тупо и смиренно смотрел в непонимающее лицо командира роты.

— Отвечайте.

— Так точно! — ответил Медве.

Выяснилось, однако, что наморщенный лоб и озадаченное лицо лысого подполковника выражают нечто другое, не то оторопь, не то возмущение. Во всяком случае, он с первого те раза отлично понял, о чем речь, и уже вынес приговор.

— Жирная?

— Так точно.

— Крышка, — Подполковник покачал головой. — Класс не свинарник. Так и запомните. Будете являться с рапортом в течение недели.

Последнюю фразу он уже бросил через плечо писарю и, козырнув, шагнул дальше. Медве и его сосед слева тоже козырнули, так что все трое отдали честь одновременно. Так было положено, и всем троим это казалось в порядке вещей. Медве, правда, представлял себе рапорт иначе, но теперь даже радовался, что все произошло именно так. Только так все и могло произойти; и можно было почерпнуть хоть какое-то успокоение в том, что он узнал некий безупречный образец».

7

Каждый день в дообеденном перерыве Медве стоял на левом фланге и рапортовал полковнику, что класс не свинарник. Обычно на это уходил весь перерыв, к тому же каждодневная чистка обуви и одежды представляла собой добавочную нагрузку. На четвертый или пятый день, в понедельник, ему случайно повезло. Перед рапортом их погнали в спальню, и это оказалось весьма кстати: рука у него была в смоле, и он мучился целый час; без мыла смола не отходила, и он с отвращением брался за карандаш, за книгу. Наверху он быстро отмыл руку мылом и щеткой и вышел обратно в отличном настроении, словно ему удалось капитально одурачить весь свет.