Учитель драмы

— Я не знаю, — сказал он. Но это было не так. Казалось, он был четко уверен в том, что собирался сказать. — У тебя появлялся этот взгляд, когда мы были маленькими. Не знаю точно, как объяснить. Когда, например, наши отцы орали на телевизор во время спорта. Мой кричал: «Ну давай!», и ты прямо-таки застывала от страха. Потом твой: «Да е-мое! Бей уже!», и ты становилась будто немая. Могла потом не разговаривать весь вечер. Ты не переносила, когда люди кричали — на телевизор или друг на друга.

— Извини, что я была такая молчаливая и рассеянная у твоей мамы сегодня. Она, наверное, подумала, что я просто грубая девица.

— Нет, — сказал он. — Нет-нет. Ничего подобного. Она была рада увидеть тебя. Мы были рады. Даже не представляли, что увидим тебя снова, понимаешь? — Его глаза светились теплотой и милосердием, и почему-то это ранило меня даже сильнее, чем если бы он злился на меня.

Я уставилась на дорогу.

— Тут часто останавливаются туристические автобусы, да? — Мне хотелось, чтобы приехал один, набитый восторженными туристами с фотоаппаратами, которые наводнили бы переулок так плотно, что отпугнули бы даже заядлых карманников.

— Ну не то чтобы часто. Бывает. А еще я вспомнил тот день, когда пытался уговорить тебя рассказать кому-нибудь, что твой папа сломал твоей маме руку. Ты плакала в поле, такая напуганная. Даже не понимала, где ты находишься. Мне нужно было сказать своему папе. Я хотел, после того, как ты ушла. Но ты всегда заставляла меня давать обещания…

Я покачала головой, вспомнив голубые глаза своей матери. Один затуманенный, под полуопущенным веком. Другой — округлившийся от страха. Ее прекрасные волосы, перепачканные кровью и еще чем-то, что я решила считать вареной фасолью.

— Она сбежала с другим мужчиной. Всем в городе было об этом известно. Твоя мама сама так сказала.

— Но кто знает, откуда взялись эти слухи? За этим мог стоять твой отец. Или Джеймс. Не думаешь, что они разбежались скорее из-за того, как твой отец добывал свои деньги?

— Боже, Клири. Может, ты просто… заткнешься?

Он посмотрел на меня одновременно изумленно и обиженно.

— Извини. Я знаю, что тебе никогда не нравилось думать об этом. Как будто если ты никогда не признаешь, что это правда, то все прекратится…

— Да кто ты такой? Мой психотерапевт? Ты же так хорошо меня знаешь, после десяти-то лет разлуки! Давай ты не будешь забываться.

Улица стала казаться узкой и тесной.

От привкуса морской соли во рту меня начало тошнить.

Клири потер лоб.

— Именно это я и имею в виду. Я никогда не хотел тебя расстраивать. Или злить. Все, чего я хотел, — это помочь тебе. Я думал, если я найду тебя до того, как скажу родителям, то смогу помочь тебе со всем справиться. И так было всегда. Помнишь, что мы делали, когда тебе было страшно?

Мой мозг уже отказывался что-либо понимать. Я с трудом могла вспомнить, почему мы ведем этот разговор. Почему он смотрит на меня с этим выражением осторожной обеспокоенности.

— Музыку включал. Или давал тебе чем-нибудь руки занять. Чем-нибудь, что могло помочь. Ты брала желтый мячик из той игры, «Мышеловка», и…

Я видела прямо перед глазами, как папа поднимает тяжелую крышку кастрюли моей матери и морщит нос, нюхая содержимое. Холодная судорога прошла по туловищу, и я вновь услышала тот оглушительный металлический звук. Снова увидела, как красные линии становятся все длиннее и длиннее. Фасоль. Или мозги. Кровь пропитывает цемент.

Ветер истерично взвыл.

— Нет… — сказала я Клири. — Нет, я ничего не боялась в детстве. Я была обманщицей. Наверное, я просто играла… Изображала…

Неожиданно я поняла, что с моих волос и ресниц стекает вода. В какой-то момент нашего разговора начал идти дождь. Когда? От влажности я вся покрылась гусиной кожей и бессознательно взглянула на свое бедро в поисках темного пятна от «шоколадного соуса». Я видела, как мой отец переворачивает банку с сахаром над месивом, в которое превратилась голова моей матери. Сахар на ресницах, на шее. Сахар комковался в ее мокрых волосах. Сначала белый. Потом розовый. И красный.

Клири смотрел с нежной тоской, на лоб упал непослушный завиток.

— То есть ярмарка — это правда последнее, что ты помнишь об Ирландии?

Я снова посмотрела на скалы и чихнула два раза подряд. Тело съежилось.

Клири нервно сглотнул.

Если папа убил мою мать, то это наверняка Джеймс помогал ему заметать следы. И это Джеймс пытался задушить меня, — зачем оставлять свидетеля, — а папа его остановил. Было несложно представить, как Джеймс озлобленно переключает передачи на нашей «Тойоте», пока папа на пассажирском сиденье что-то говорит ему глухим нервным шепотом. Они наверняка отвезли ее — мою маму — к океану. Возможно, к тому самому месту, где мы смотрели на высокие волны глинистого цвета — предвестники шторма.

— Да. — Страх и чувство вины морозом прошлись по моей коже. Ноги дрожали, будто превратились в свое же отражение в неспокойной воде. — И больше ничего. Мы уплыли на Мэн в тот же день.

Глава двадцать семь