Учитель драмы

— Судя по тому, как вы внимательно меня слушали, у вас тоже есть дети? — спросила я. — Они тоже посещают школу, где вы преподаете?

— Нет. В смысле, — Фрэнсис прочистил горло и сделал глоток чая, — я очень люблю детей, но своих у меня нет. Даже если бы были, наша школа — одна из самых дорогих в городе. Сомневаюсь, что я мог бы это себе позволить. Какая ирония, правда?

У меня все внутри упало, но виду я не подала.

— У вас нет права на бесплатное обучение как у преподавателя?

— Только скидка. Я бы не хотел называть нашего директора торгашом. — Он улыбнулся, изображая игривую дипломатичность. — У него просто… Деловой подход. Он работал в большой корпорации, прежде чем обратиться к сфере образования. В какой школе учатся ваши дети?

Я рассказала ему об «ОШ 666». Описала, как учительница Джио говорила, что он «не вписывается».

Подлинное сочувствие. Фрэнсис слушал со всем вниманием.

— Если вы хотите чему-то научить детей, нужно воспитать в себе хотя бы базовое чувство доброты. Кажется, учителя Джио не особо работали над этим.

— Да, — сказала я, подумав об отце. — Я тоже давно это поняла.

— Вы преподаете? — с удивленной интонацией.

Его глаза стали мягкими, как легкое прикосновение, и я поняла, что он готов открыться.

— Ну, я преподавала. Еще в Британии.

Вибрации между нами были очень приятными, а мой предполагаемый опыт в сфере образования повысил температуру. Фрэнсис выглядел возбужденным, в самом хорошем смысле. Ему нужно, чтобы все было как у Остин: духовное родство, интеллектуальное равенство.

— Какой предмет? — спросил он.

Объекты с живым умом заставляют понервничать. Мой отец любил говорить, что печать интеллекта — опасная печать. При этом у Фрэнсиса было очень много достоинств — таких, о которых я не задумывалась, пока не столкнулась с ними лицом к лицу. Его административное влияние в «Бульваре» было одним из самых весомых. Меня восхищало и его рвение в общем. Видит бог, он сказал слово «педагогика» с такой страстью, что я услышала «оргия».

— Драматическое искусство, — ответила я инстинктивно.

Я увидела, как улыбка сначала появилась в морщинках вокруг глаз. Он взял ложку так нежно, будто в своих мыслях прикасался ко мне. У него были красивые руки, не считая обгрызенных ногтей.

Мы поговорили еще, и я размечталась о том, как Джио понравится в «Бульваре», если Фрэнсис сможет его туда определить. Он возобновит занятия китайским, которые начал в «Довольных пальчиках», подружится с другими долговязыми мальчиками, которые безостановочно крутят глобус на Google Earth.

Фрэнсис заплатил по счету с молчаливой галантностью (это было многообещающе), а я в это время взяла его телефон и вбила новый контакт — «Марианна».

* * *

Пока ехала в метро, думала: насколько тяжело будет играть роль учителя? Это явно улучшило мнение Фрэнсиса обо мне. К тому же в памяти еще сохранились остатки студенческих знаний.

Тем же вечером, дома, я послушала подкасты для учителей о «Подлинном лице преподавателя» и старательно записала те куски, которые могли бы сойти для первоначального сценария. Сегодняшний язык учителей сильно отличался от привычного мне. Педагоги обсуждали что-то под громкими названиями «нацеленность на рост» и «проектное обучение». Они жаловались друг другу на профессиональное выгорание — на то, что они «живут» в роли учителя, а в классе иногда просто выполняют набор функций. Я почти забыла, что они говорили о преподавании. Беседу будто вели актеры, которым нужно любой ценой «зажечь» аудиторию студентов, и это убедило меня, что мое театральное прошлое делает меня идеальным кандидатом для этой работы.

Терминология была основной проблемой. Дисциплина стала «менеджментом учебного процесса». Обсуждение — «активным обучением». Преподаватель не говорил «истина», он говорил — «убеждение», «соглашение», «верификация», «обоснование» и так далее. Я выучила целый список профессиональных словечек. К моему облегчению, легенда укреплялась, и это принесло плоды. Фрэнсис сказал, что восхищается моей готовностью отбросить устаревшие представления о педагогике.

Он служил для меня локомотивом и в других отношениях. Когда он наконец поцеловал меня, то сделал это страстно, прижав к парадной двери моего дома, с жадным желанием мужчины, который вырос не наяривая на отцовский «Плейбой», а зачитываясь маминой «Дельтой Венеры»[85]. В нем несложно было увидеть ботаника — книжный мальчик, который долго не мог расстаться со своей девственностью. Он боялся и почитал женщин. Мы были для него загадкой. Таинством. Может быть, именно поэтому он решил работать в области образования, где традиционно доминируют женщины. Чтобы поклоняться. Разумеется, я обобщаю — все это касалось только начала наших отношений. Вообще он был романтиком: ему очень нравилась идея любви в принципе, а затем — любви ко мне, в частности.