Учитель драмы

В других обстоятельствах домохозяйка во мне была бы возмущена заляпанным кровью выключателем, кофейными кругами на журнальном столике и заржавевшей душевой лейкой. Но было не до того: я дрожала под тяжестью осознания того, что пропустила похороны своей матери, а потом под тяжестью Оза, грубо сорвавшего с меня походную одежду.

Мы занимались сексом всю ночь — невозможные шесть или семь часов, — в перерывах покуривая гашиш и покрывая друг друга поцелуями со сладким наркотическим послевкусием. Жужжание насекомых над ухом. Спертый от пота воздух. Иссиня-черные сумерки. Косяки, которые мы передавали друг другу, иногда приобретали вкус кофе и темного шоколада, и секс переставал казаться проверкой на физическую и духовную выносливость.

— Настройся на мое дыхание, повторяй, — говорил Оз в самом начале. — Ты почувствуешь. Это обмен энергией.

И, словно Шива, садился на кровать, звал к себе и прижимался мокрой от пота грудью к моей: его вдох наполнял мои легкие, мой выдох опустошал его.

Удушливое сбивчивое дыхание у погребального костра сменилось приливными волнами ощущений, которые, казалось, никогда не разбивались — лишь неторопливо и безустанно перекатывались между нами: от груди к животу, от живота к губам с землистым привкусом дыма. Оз покусывал мою верхнюю губу, и это подсказывало мне делать то же с его нижней.

С Озом все было сексом. Поглаживание — секс. Царапанье, шлепки — тоже секс. Ожидание — секс, раздражение — секс. Иногда даже «хорошая», «продуктивная» боль — секс. Откровенно сексуальным не было ничего. И в то же время все сразу: он трахал меня пальцами и костяшками, языком, членом и кулаком — и все было влажным после череды проникновений. Каждый раз, когда я, дрожа, была готова кончить, он успокаивающе клал руку мне на лобок или на сердце и спускал меня с небес на землю. Блаженство сменялось тоской. Тело умоляло. Я опять курила гашиш.

— Тебе так нравится, правда? — спрашивал он и снова погружал меня в блаженную агонию.

На закате Оз, для которого удерживать власть было важнее, чем на самом деле владеть, смотрел мне в глаза со всей своей жизненной силой. Меня настолько переполнило сексуальное исступление, что, клянусь, я кончила без единого прикосновения.

— Это и было мое прозрение? — спросил Оз, рисуя восьмерку у меня на груди. — Чувство такое, что так и есть.

Я взвыла:

— Только не называй меня своей богиней.

— О-о-о, — сказал он, наматывая мои волосы на свою руку. — Разве так плохо, когда тебя боготворят? Быть как Лакшми[89]: чтобы я расставлял по дому горшки и отгонял твоих злобных родственников? — Он хитро улыбнулся и прижал мои ноги к моей груди. Его лицо стало серьезным. — Останься здесь, со мной. Навсегда.

— В Варанаси?

Он кивнул.

— Я. Здесь. Навсегда. Едва ли есть такая возможность, учитывая то, что у меня заканчиваются наличные.

— Ты не можешь уйти. Я не пущу тебя, — сказал он и добавил, как наркоторговец: — Я достану тебе все, что нужно.

— Очень галантно. Но, насколько я могу судить, у тебя самого даже поссать негде.

— Значит, мы добудем денег вместе, — сказал он, касаясь влажными губами моей ключицы.

— Как?

— Я покажу.

Я боялась, что Оз имел в виду проституцию. Представляла свое фото в местной газете: губы красные, подведенные карандашом с сурьмой, чтобы клиенты не лезли целоваться. Уже чувствовала, как стараюсь отделить душу от тела, попивая сладкий пунш в ближайшем баре, пока Оз договаривался бы о цене с очередным извращенцем, который попытался бы расплатиться со мной бусами.

К счастью, мой новый парень не хотел сдавать меня в секс-рабство. Когда это стало понятно, его настоящее предложение показалось не таким уж невероятным. Наоборот, это раскрывало мое второе я.

— Готова? — спросил он на следующий день, когда мы подходили к автобусной остановке.

— Готова, — сказала я, перекрикивая сигналящие машины. Рикши и обшарпанные автомобили поднимали пыль вокруг. Марево плыло в полуденной жаре.

Приближался местный автобус, небесно-голубой и слегка помятый. Такие я знала хорошо: они были как школьные автобусы, только забивались гораздо плотнее — настолько, что люди высовывались из дверей и окон. Иногда пассажирам приходилось спрыгивать перед резкими поворотами, чтобы автобус не опрокинулся.

Двое молодых светловолосых туристов сошли на тротуар и стали пробираться сквозь океан тел, таща на себе спальники, рюкзаки и велозамки, которыми, видимо, приковывали вещи к сиденьям. Лица обоих выражали привычную для бэкпекеров сосредоточенную изможденность. У парня на лбу все еще висел фонарик для чтения в дороге. Девушка смотрела затравленным взглядом — будто она проснулась посреди поездки и обнаружила, что кто-то сидит у нее на коленях.

Водители маршруток сразу же обступили их со всех сторон, размахивая руками и выкрикивая: «Такси! Такси!»

Оз, натянув маску дружелюбия, двинулся к ним, таща меня за руку.

— Было бы неплохо, если бы индийцы научились стоять в очереди, да? — спросил Оз. — Вы шведы?

— Голландцы, — громко сказал парень, перекрикивая толпу. Он пытался рассмотреть карту, глядя через плечо своей девушки.