Учитель драмы

— Хотел узнать, что не дает спать тебе. Назовешь пару пунктов? А то я не уверен, что могу прочесть дорожные знаки.

Фрэнсис блестяще применял майевтику Сократа ко всем моим проблемам. После того как бывшая невеста обвинила его в эмоциональной закрытости, он очень поднаторел в разговорах о чувствах (по крайней мере, чужих). Разбирался даже с моими самыми неистовыми состояниями с терпеливой скрупулезностью. Он цитировал мне меня же. Раскладывал мои чертовы ночные кошмары на ряд принципиальных проблем и основных допущений, а потом врачевал меня с помощью юмора и оптимизма. Можно назвать это «мэнсплейнингом[103]». Это сейчас в моде. Но он никогда не объяснял мне меня. Он просто продирался через мои проблемы, вооружившись своим профессиональным умением слушать, с этими бесконечными «Расскажи мне больше» и «Я хочу тебя послушать», которое всегда заставляло меня почувствовать себя до приятности податливой.

Я сказала ему, что мне просто не дают покоя неудачи первого дня.

— Я разочарована в себе, — сказала я. — Моя внутренняя перфекционистка без конца бьет меня палкой по башке. Кое-что произошло. В самом начале занятия одна пятиклассница начала плакать на пустом месте. Истерично. Мне пришлось послать ее к доктору.

— Значит, с ней, скорее всего, что-нибудь случилось на предыдущем занятии. У кого были пятиклассники до тебя?

— Перед актерским мастерством у них был перерыв.

— Ну вот тебе и объяснение. Другие девочки наверняка отказались с ней играть. Что говорит головной офис?

Мне не пришло в голову зайти в головной офис.

— Мама?

Это был Джио, со слипшимися ото сна глазами и взлохмаченными волосами. Темное пятно на пижамных штанах дало понять, что он опять намочил постель — это была проблема, для которой он был уже слишком взрослым.

— У меня был кошмар, — сказал он.

— О, милый, и у тебя снова неприятность.

— Не волнуйся, — сказал Фрэнсис. — Это происходит и с лучшими, Джи. Пойдем, найдем тебе сухие шорты.

Я поднялась.

— Все нормально. Я все сделаю. Может, мы продолжим этот разговор завтра?

— Хорошо. Давай устроим ночное рандеву.

Фрэнсис был единственным мужчиной, в чьих устах слова «ночное рандеву» звучали приятно и согревали сердце, а не вызывали отвращение. Он ободряюще похлопал Джио по плечу и поцеловал меня в щеку.

— Если тебе снова станет грустно, просто разбуди меня, — прошептал он. Вскоре из спальни опять послышалась его музыка для глубокого сна.

Я начала рыться в «гардеробной», где, как и в любой нью-йоркской квартире, хранились также книги, посуда, бутылки с алкоголем, спортивное снаряжение — и все это было уложено так, словно кто-то виртуозно играл ими в «Тетрис».

Я залезла вверх по лестнице, чтобы перестелить кровать Джио.

— Не хочешь рассказать мне о своем плохом сне? — спросила я.

— Там был такой компьютер. Это трудно объяснить… Он хотел, чтобы я что-то сделал. Я должен был что-то сделать, или ты умрешь.

— Я умру?

— Да, — сказал Джио. — Но я не мог понять, на какие кнопки надо нажимать. Я все время выбирал неправильно. И каждый раз, когда я ошибался, на экране появлялись всякие страшные вещи.

— Какие страшные вещи?

— Я не знаю.

— Ну, этому компьютеру не положено пугать тебя. Если ты вернешься в свой сон, знаешь, что я рекомендую тебе сделать?

— Что? — Волосы на его висках были мокрыми от пота.

— Позови меня. Я приду и выключу этот компьютер, а потом включу его снова. Если хочешь решить проблему — это первый шаг. Нужно перезагрузить. Слушай, а можно я спрошу тебя кое-что про сегодняшнее занятие?

— Конечно.

— Эта девочка, которая плакала…

— Габи?

— Да, Габи. Как она к тебе относится?

— Я не знаю. Она странно себя со мной ведет, кажется.

— Более странно, чем со всеми остальными?

Он закивал головой.

Начался тест:

— Как ты думаешь, ты мог встречаться с ней раньше? Где-нибудь в другом месте?

— Нет.

Он отрицал эту возможность вполне искренне, что обнадеживало. Я читала исследования о детской амнезии. Если Джио не помнит, как жил в доме Эшвортов сейчас, существует большая вероятность, что он вообще никогда этого не вспомнит. К десятилетнему возрасту детские воспоминания кристаллизуются. То немногое, что Джио будет помнить, он для себя зафиксирует и будет ассоциировать себя и свое детство именно с этим. Маловероятно, что он станет рыть глубже.

— Ты что-нибудь знаешь о ее родителях?

— А чего такого в этой Габи Эшворт?

— Я просто хочу знать своих учеников, чтобы быть хорошим учителем.

Он слишком устал, чтобы быть саркастичным. Это было неплохо, для разнообразия.

— Она живет со своей мачехой, мне кажется. Некоторые ребята говорят, что ее настоящая мама умерла. Поэтому она плачет?

— Не знаю. Но ты прав, очень тяжело потерять маму, когда ты такой маленький. Не нам осуждать ее поведение.