Учитель драмы

Наступил понедельник, когда я оказалась в аудитории под официальным названием Театр Исполнительского Искусства Дариуса Б. Монте. Здесь все было пропитано художественностью, как и весь «Бульвар»: девять сотен зрительских мест, продуманная акустика, сводчатые стены, которые создавали впечатление замкнутого мира роскоши и богатства.

На стульчике у пианино я нашла папки из плотной бумаги, одна на каждый класс, планшет, который предоставляла школа, и набор карточек Делэйни[101].

У меня была идея принести красные ручки, чтобы сразу начать вести список учеников, которые творят непотребства, но я решила не брать их с собой, подумав, что в первый день малолетним правонарушителям может быть предоставлена амнистия.

В начале урока я хотела встать за кафедру, но это может быть расценено как защитный жест. Фрэнсис говорил, что язык тела — это 90 % от успешной коммуникации.

Зря я пришла в театр так рано. Страх сцены крепнул с каждой минутой. Я не могла думать ни о чем, кроме толпы учеников, заполняющих проходы между рядами и издалека оценивающих меня — сравнивающих с блестящим Брентом Эснадом.

В итоге я решила встретить детей снаружи и быстро побежала наверх, ко входу. Если жизнь учителя хоть немного походила на жизнь учащегося, то коридор был особо важной общественной площадкой. Я подумала, что именно здесь мне стоит начать ковать свою репутацию.

Дверь открылась, как только я потянулась к ручке.

— Извини, — сказал Фрэнсис, столкнувшись со мной в дверях неожиданно сексуальным образом. — Просто забежал, чтобы поцеловать тебя на удачу.

Его губы коснулись моих в тот самый момент, когда звонок в японском стиле жизнерадостно пропел Вестминстерские четверти.

— Марианна?

— М-м-м? — Мое сердце стучало так же громко и беспорядочно, как детские ноги в коридоре.

— Ты в порядке?

— Просто обычный для первого дня синдром самозванца. Думаю, в глубине души я все еще мечтаю, что сейчас сюда летящей походкой войдет Брент и заберет свой класс обратно.

— Теперь он твой. Поверь в это. Если ты не поверишь, то дети тем более.

— Я не так квалифицированна, как Брент. Мне невыносимо об этом думать.

— «Невыносимо» — это слишком сильное слово. Тем более ты сама всегда говорила: «Преподавание — это не только искусство делиться тем, что знаешь, но и тем, чего не знаешь».

— Я правда так говорила?

— Ш-ш-ш. Тобой должно двигать любопытство и желание научиться чего-нибудь и у них. Настройся на это.

За его спиной в проход просачивались ученики.

— Правильно. Ты все говоришь правильно. Мы будем расти вместе. Что они там говорят в педагогических вузах: «Хороший учитель — это на самом деле просто хороший ученик»?

Лелея надежду на верность этих слов, я взглянула на классного руководителя второго класса, который держал в руках лист бумаги, будто председатель суда, ведущий процесс над неприлично богатыми семилетками.

Клянусь, прошла ровно половина урока, прежде чем мне удалось их усадить. Они пихались, обзывались, напевали себе под нос. Они выковыривали и поедали содержимое своих носов и без конца хлопали театральными сиденьями.

— Привет, — сказала я, выбрав это слово по какой-то совершенно загадочной причине. Я читала книги по педагогике полгода, но все внушительные и грозные фразы просто вылетели у меня из головы.

После первых нескольких неудач я решила использовать собственный подход.

Я стояла посреди коридора и старалась излучать добродушие, пока пятый класс Джио возвращался с перемены. После уличного мороза их щеки были обветрены, а волосы стояли дыбом от статического электричества. Для пущего эффекта я подключила свой ноутбук к звуковой системе в аудитории, надеясь использовать музыку, чтобы подчинить их своей воле. Мне и Клири в их возрасте нравились Wham! так что их я и включила на полную громкость, когда ученики начали заполнять аудиторию.

«Зови меня хорошим, зови меня плохим/Зови меня как хочешь, детка…»[102]

Я как будто продемонстрировала им автомобильную катастрофу. Их воспитывали на Бахе и Шопене, ну и на дурацких песенках на французском и китайском. Синти-поп звучал для них настолько непривычно, что они столпились прямо на сцене, а потом быстро уселись в аккуратный полукруг. Те, у кого на лицах не было заговорщических одобрительных улыбок, выглядели так, будто были готовы расплакаться. Но вниманием я их завладела — это сто процентов.

Я зачитала им правила поведения в театре, количество которых сократила до двух: «будь готов» и «проявляй уважение». А потом спросила, кто хочет быть добровольцем.

— Желательно кто-нибудь смелый, — сказала я. — Кто точно не заплачет.

Вверх взлетели руки. В основном это были мальчишки, которые друг друга подначивали. Я остановилась на ученике в каких-то девчачьих брюках, который принял супергеройскую позу.

— Спасибо. Как твое имя, дорогой?

— Фаддей.

— Фэтти?

— Фадд-е-ей, — повторил он. Потом я узнала, что это русский вариант имени Тадеуш.