Учитель покаяния. Жизнеописание святителя Игнатия (Брянчанинова)

Уважение великого дара Божия – духовной свободы – и необыкновенная духовная трезвость отличали пастырское руководство отца архимандрита, настойчиво предостерегавшего от пристрастного отношения к наставнику. Он был убежден, что послушание «в том виде, в каком оно было у древнего монашества: такое послушание не дано нашему времени». «…Те старцы, которые принимают на себя роль… древних святых старцев, не имея их духовных дарований, да ведают, что самое их намерение, самые мысли и понятия их о великом иноческом делании – послушании – суть ложные, что самый их образ мыслей, их разум, их знание суть самообольщение и бесовская прелесть… Возразят: вера послушника может заменить недостаточество старца. Неправда: вера в истину спасает, вера в ложь и в бесовскую прелесть губит, по учению апостола»[126]. «Те наставники похвальны, которые приводят не к себе, а к Богу», – повторял Брянчанинов сказанные ему некогда слова митрополита Киевского Филарета (Амфитеатрова)[127]. «Если же руководитель начнет искать послушание себе, а не Богу, – не достоин он быть руководителем ближнего! – Он не слуга Божий! – Слуга диавола, его орудие, его сеть!»[128]. Святитель был убежден, что «видеть настоящее положение духовных руководителей необходимо, чтоб охраниться от обмана… откровенность очень опасна…», но предостерегал «от осуждения их» и призывал к вниманию себе[129]. Великим достоинством духовника он считал простоту, неуклонное последование учению Церкви, чуждость всякого рода своим собственным умствованиям[130].

Отец Игнатий трезво, осторожно вел своих чад, сообразуясь с их силами, способностями и природными склонностями. Часто забывая черты лица, Брянчанинов запечатлевал в памяти «черты души, и самые тонкие». Встретив после долгого перерыва отца Леонида (будущего архиепископа Ярославского и Ростовского Леонида, в миру Льва Васильевича Краснопевкова (1817–1876)[131]в монашеском чине и в сане священника, он советовал ему идти своей дорогой, не оставляя светской науки, но помня, что она – лишь инструмент, орудие. В глазах отца архимандрита никакое место не имело «особенной важности, а жизнь ради Бога на всяком месте бесценна»[132].

Он рекомендовал постепенное восхождение от исполнения деятельных заповедей к видению по святому Иоанну Лествичнику. «Люди бывают непомерно требовательны, Бог – никогда: Он знает наши силы и по мере сил наших налагает на нас требования, приемлет усердие и восполняет недостатки… Идите своим путем, на время уединяйтесь, чтоб не дойти до рассеянности; потом выходите, да не одолеет Вас гордость или уныние… Будьте осторожны, но благоразумную осторожность отличайте от мнительности и мелочности… Не будьте мелочны в образе жизни… Ищите всюду духа, а не буквы. Ныне напрасно стали бы Вы искать обителей. Их нет, потому что уставы святых отец поражены, правила их рассеяны светскими указами. Но Вы всегда найдете монахов и в монастырях, и в общежитиях, и в пустынях, и, наконец, в светских домах и светских одеждах городских – это явление особенно свойственно нашему веку, ныне не должно удивляться, встречая монаха во фраке. Поэтому не должно привязываться к старым формам: борьба за формы бесплодна, смешна; вместо того, чтобы побеждать и назидать, она раздражает противников или вызывает их презрение. Форма, как внешность, есть случайность, а случайность проходит, одна Истина пребывает во веки…». Особенно обращал Брянчанинов внимание на историю Вселенских соборов, ересей: «еретики становятся лукавы и жестоки сердцем и телом; поэтому, сколько в историческом, столько и в психологическом отношении важно исследовать борьбу Церкви с этими домашними врагами»[133].

«Архимандрит Игнатий Брянчанинов умел любить чад своих духовных, но умел и учить их; много пострадал он за них, много вынес на своих плечах клеветы и порицаний. Архимандрит Игнатий душу свою полагал за учеников своих: он прощал всякую немощь – лишь бы человек сознал ее с покаянием; но ненавидел лукавство и фарисейство; гордость и тщеславие обличал и искоренял ежедневно. Каких, бывало, унизительных качеств не навяжет старец своему послушнику и заставит говорить: я ленивый, нерадивый, гордый, самолюбивый, нетерпеливый, малодушный и прочее, и непременно заставит все сие осознать в себе и за все просить прощения…»[134]. Борьбу со страстью гордости он объяснял: «А гордость вкрадывается неприметно. Ее посевают телесные дарования, богатство, душевные природные способности, пышность, а паче похвалы человеческие. Хотя по видимому мы не принимаем похвал и не соглашаемся внутренне с похваляющими, но тайная печать похвал остается на уме и сердце, и когда случится уничижение, то оно бывает тягостно, и тем тягостнее, чем более мы были напитаны похвалами… Главные признаки гордости суть охлаждение к ближним и оставление исповеди»[135].

Архимандрит Игнатий (Малышев)

Особенно ценил старец тех, кто чистосердечно открывал ему все немощи своей души. Таким был «маленький Игнатий», будущий архимандрит Игнатий (Малышев, 1811–1897).