Учитель покаяния. Жизнеописание святителя Игнатия (Брянчанинова)

Со 2 на 3 января 1845 года некий житель Санкт-Петербурга, любивший архимандрита Игнатия, видел достопримечательный сон, где ему были показаны небесные мытарства и торжествующие бесовские полчища. Внезапно раздался крик на восходе: «Отец архимандрит! Отец архимандрит!» Н. увидел, что душа архимандрита начала подниматься к восходу. Когда она достигла неба, оно растворилось, оттуда вышел преподобный Сергий и обнял отца архимандрита со словами: «Как я рад, что ты достиг сюда, я много о тебе заботился»[154].

Парадная лестница в Зимнем дворце

В 1846 году Государь узнал о препятствиях, чинимых отцу архимандриту, и сказал в присутствии всех, что он лишь по любви к Брянчанинову, оберегая его от возможных нареканий, несколько ограничил его выезды. Вскоре после заступничества Государя архимандрит Игнатий был вынужден представиться ему при дворе: «Я вошел в залу и увидел через две залы, в двери третьей, Государя, который стоял и, грозя мне указательным пальцем поднятой кверху руки, смотрел на меня столь гневно, что делая ему поклон, я стал мысленно молить Господа помиловать меня в будущей жизни, когда здесь, на земле, я обвиняюсь в том, в чем не виноват, и наказуюсь без помилования. Пройдя следующую половину залы, я по обычаю опять поклонился: лицо Государя стало изменяться, и когда после двух еще обычных поклонов я приблизился к нему, то он обнял меня, с великой милостью отнесся ко мне и отпустил меня так неожиданно благосклонно, что мне стало даже страшно, что я по малодушию своему дерзнул молить Господа о земном помиловании, которое с такою очевидностию и быстротою было даровано мне. Тут положил я себе завет впредь не дерзать молить Господа ни о какой земной отраде»[155].

Придирки Консистории по поводу приездов в столицу отца настоятеля долгое время не прекращались. Письменного решения вопроса так и не последовало, вследствие чего изматывающие объяснения Брянчанинова перед Консисторией продолжались. Зимой 1846 года отец Игнатий тяжело болел и почти безвыходно всю зиму провел в келье. 7 января 1847 года он написал удивительную исповедь, духовную автобиографию: «Плач мой». Измученный, с расстроенным здоровьем, с надломленной душой архимандрит Игнатий испросил себе длительный отпуск для восстановления сил с июня 1847-го по июнь 1848-го года. С должности настоятеля пустыни его уволить отказались. Душа Брянчанинова рыдала:

«А сердце мое?…Ах, убили его!.. Оно жило доселе,

Страданьями жило, но жило. Теперь – тишина в нем могилы.

Его отверзал я с любовью и верой, открытой всем ближним.

Вонзили мне в сердце кинжалы; и были кинжалы наградой

За дружбу, за слово прямое, за жизнь, принесенную в жертву!..»[156]

Леонид (Краснопевков), архиепископ Ярославский

Архиепископ Ярославский Леонид (Краснопевков) вспоминал, что в бытность свою профессором Троице-Сергиевской духовной Академии он много слышал о том, что духовные лица настаивали, чтобы архимандрит Игнатий просился на покой. Узнав об этом от великой княгини Марии Николаевны, государь-император предложил императрице Александре Федоровне поехать в Троице-Сергиеву пустынь и передать отцу Игнатию, что на покой он его не отпустит, но только в отпуск. Отпуск Брянчанинов проводил в Николо-Бабаевском монастыре, где серьезно занимался лечением. Отцу архимандриту отвели кельи из четырех комнат в отдельном настоятельском корпусе, что было удобно для любителя святого безмолвия. Отдыхая, отец настоятель болел душой за своих духовных чад и не только вел переписку со своим наместником об общих делах Сергиевой пустыни, но и писал братии: «Братия! Не проводите жизни вашей в пустых занятиях; не промотайте жизни земной, краткой, данной нам для приобретений вечных… Скорби, встречающиеся в обществе, не могут быть извинением малодушия. Быт и место бесскорбные на земле – несбыточная мечта, которой ищут умы и сердца, чуждые Божественного просвещения, обольщенные бесами. Нам заповедано искать мира душевного во взаимном ношении немощей»[157]. Сравнивая свою обитель с другими, отец Игнатий писал П. П. Яковлеву: «Наш монастырь – Сергиева пустыня – есть необыкновенное явление, с совершенно отличным характером среди прочих монастырей такого роду. По наружности она имеет чистоту, которой нельзя встретить в другом месте; по внутреннему устроению – нигде нет такового благонамеренного братства, чуждого ханжества, безнравственности. Один у нас недостаток, и тот, если сравнивать Сергиеву пустынь с уединенными монастырями – это множество посетителей и развлечения»[158].

В 1849 году положение не изменилось: «Я имею, – писал в рапорте митрополиту Никанору Брянчанинов, – пред подчиненными моими вид лица, состоящего под надзором, а не настоятеля… Если братия сохранили ко мне послушание, то причиною тому единственно было нравственное влияние»[159].