Удача гения. От обслуги до пророка: как изобрели высокое искусство

Пьер Огюст Ренуар. Портрет Виктора Шоке, 1875 год. Музей Фогга, Кембридж

Жизнь Ренуара была размеренна, «как день рабочего человека. Он шел в мастерскую с точностью служащего, идущего в свое бюро. Я должен прибавить, что и спать он ложился рано, после партии в шашки или домино с мадам Ренуар; он опасался поздним сном повредить завтрашнему сеансу»[80].

Семья была для Ренуара опорой и вдохновением. Его сын, герой войны, завоевал достойное место в истории кинематографа.

Один из первых коллекционеров полотен художника был чиновником, который при своих весьма скудных ресурсах сумел создать одно из самых замечательных собраний. Правда, в то время для того, чтобы коллекционировать, не требовалось быть богатым, – «достаточно было иметь немного вкуса»[81].

Целительная сила искусства

Графоман – это человек, который считает, что состояния, в котором он находится в процессе создания картины, достаточно. Он не способен отнестись к результату критично, потому что не мыслит его отдельно от себя. С сожалением приходится признать, что нередко графомания пользуется спросом, ведь она вводит в дефокус не хуже бокала вина. Ницше встрял бы тут с разговорами о дионисийстве и был бы прав. Вводят в дефокус и мусульманские орнаменты, поэтому каждый раз решить, является ли произведение графоманией или нет, можно только опираясь на свой вкус.

Ошибочно переносить впечатление, которое производит картина, на процесс ее создания. Если картина впечатляет, это не значит, что художник был впечатлен. Если картина умиротворяет, это не значит, что художник был умиротворен. Вполне возможно, большую часть времени он был собран и рационален.

Трепетное отношение мы приносим с собой. В теории искусств иногда рассматривают некоего сферического зрителя в вакууме, идеального созерцателя, который или «должен понять», или, «конечно, чувствует». Но к искусству обращаются не только «для чего-то», к искусству можно приходить устав от работы, осовев от рутины, заскучав, разочаровавшись, испытывая душевную боль. Зрелому человеку вообще нужна страсть, пусть и поддерживаемая искусственно, утешение, причина просыпаться по утрам.

Искусство дает иллюзию выхода оттуда, откуда выхода нет. Оно назначено на должность свободы, и было бы странно, если бы на эту должность было назначено что-то другое.

Вынужден жить

Тулуз-Лотрек интересовался медициной, а еще у него был баклан. Птицу звали Том. Лотрек ловил с ним рыбу и заказывал ему в кафе абсент.

Когда у одной из самых жизнестойких женщин Монмартра Сюзанны Валадон был роман с Лотреком, она симулировала попытку суицида. Художник поверил, но, случайно подслушав ее разговор с матерью, понял, что был обманут. Больше в отношения он не вступал. Сюзанна ценила талант Лотрека, «его зачастую бичующие карандаш и кисть»[82]. Иногда говорят, что Тулуз-Лотрек показывал правду, и это злило буржуа. Богема, видимо, на монументальные карикатуры не обижалась, хотя мы видим, что Гонкуры обижались на Золя и по гораздо более мелкому поводу.

Не существует отлаженного процесса переработки общественного запроса в художественное решение. Художник рисует, как может. Публика вправе решить, что он выразил то, что они смутно ощущали. Хотя у них, возможно, и желания такого не было – это явление ощущать. Бордели, вынужденные ввиду конкуренции разнообразить свои услуги, были банальны как мясная лавка для человека, который посещал их в третий раз. Художник может сам удивиться тому, какое значение начали придавать его работам. Но если эта оценка ему выгодна, скорее всего, он в нее поверит.

Именно так, на стыке потребностей, и возникают общественно значимые явления. Иногда это происходит случайно.

Анри Тулуз-Лотрек. Аристид Брюан, 1893 год

Художник может сомневаться, что то, что он сделал, хорошо. Именно эту естественную неуверенность могут подразумевать под муками творчества. При наличии поддержки ему легче будет закрепить найденную манеру. Не зря так ценят педагогов, умеющих находить талант, подчас именно они его и создают.

Аристид Брюан сколотил состояние, оскорбляя обеспеченных людей. Говорил ли он им «правду» – вопрос, ответ на который ничего нам не даст. Гораздо интереснее, что как только бичеватель пороков смог позволить себе жизнь сибарита, ненависть к буржуа сразу же куда-то пропала.

От коллег по выступлениям на Монмартре Джейн Авриль отличали образование и хороший вкус. Лотрек тоже испытывал дружеские чувства к этой «болезненной, впечатлительной молодой женщине с несчастным лицом, бирюзовыми глазами, попавшей в толпу девок, которые называли ее Безумная Джейн. Они считали ее чужой. Она разбиралась в картинах и книгах, у нее был хороший вкус. Ее утонченность, изысканность, культура, одним словом, “одухотворенность” выделяли Джейн среди товарок по “Мулен Руж”, которые, как водится, ненавидели ее за это»[83].